описывал закат на озере или цветок, то находил такие слова и детали, что люди, читая, с удивлением отмечали: «Вот это да. Как же я раньше не заметил!» Книжка его репортажей «Караваны на дорогах» получила хвалебные отзывы в печати. Леню ввели в бюро секции очеркистов. Он уже был тучным и важным и незаметно для себя в обращении с коллегами, даже с теми, у кого в свое время учился, выработал несколько покровительственный тон.
После первой удачи ему захотелось попробовать себя и в большой литературе. В глубине души Леня сознавал, что люди со своими чувствами и поступками под его пером живут где-то на втором плане, оттесненные удачными пейзажными зарисовками и хроникой событий. Но он этого не побоялся и написал повесть о молодом агрономе, которого жена заставляла цепляться за Москву, а потом постыдно бросила, когда он твердо решил ехать в далекий отстающий район. Агроном на Алтае по прошествии нескольких лет вывел новый сорт пшеницы, стал героем. Повесть завершалась тем, как удачливый агроном вернулся в столицу и был назначен на весьма ответственный пост, а его вероломная жена, у которой вновь не получилась личная жизнь, с запоздалым раскаянием бросилась ему со слезами на грудь, но прощения не получила.
Рогов отнес повесть одному своему знакомому литератору, с которым он часто пил пиво в баре Дома журналистов и о романах которого отзывался несколько пренебрежительно, но тайком зачитывался ими. Недели через две они снова встретились в баре. Долговязый пожилой писатель с гривой всклокоченных волос медленно тянул бочковое прохладное пиво «Гамбринус». Перед ним стояла тарелка с воблой и черными сухариками. И Леня, чтобы лучше расположить его к себе, пустился в длинные рассуждения о качествах пива, испробованного им в Сиднее, Лондоне, Мюнхене и Братиславе. Потом как бы между прочим спросил:
—Повесть мою прочел?
Писатель набил старомодную трубку с чертом, затянулся пряным дымком и лишь после этого молча кивнул в ответ. Леня уже совсем робко поинтересовался:
—Ну и как?
Его собеседник вынул изо рта трубку, выбил пепел в дешевую стеклянную пепельницу.
—Ты же очень умный человек, старик, — сказал он Рогову. — Сам должен понимать. Журналисты часто берутся за перо, мечтая о писательском поприще. Одним удается, другим нет. Те, кому не удается, всегда потом говорят: лучше быть хорошим журналистом, чем ходить в плохих писателях. А тебе не надо произносить этой фразы. Ты и так уже в королях журналистики ходишь...
Они в молчании допили пиво и разошлись. Месяца через два Рогов перечитал свои двести страниц и понял, насколько писатель был прав.
Шли месяцы и годы суетливой журналистской жизни, к темпу которой Рогов настолько привык, что не замечал уже одиночества. Оно обострилось после встречи с Женей Светловой. Никогда Леня не думал, что снова оживет в нем огромное чувство нежности и любви, да еще с такой силой. Они подружились. Женя к нему даже привязалась. По крайней мере, с самым искренним интересом ожидала его приезда в городок космонавтов, была ласковой и доброй, когда встречала после возвращения из длительных командировок, садилась с ним рядом в автобусе, если вместе со всеми космонавтами и их женами ехали они в столицу в оперу или драму. Дважды Рогову казалось, что надо объясниться, и он это. попытался сделать. В первый раз Женя его просто остановила. Во второй позволила высказаться и, склонив набок беленькую, с короткой стрижкой головку, не поднимая глаз, сказала:
- Но вы же знаете, Леня, какая у меня заветная мечта.
- Знаю. Полет, — тихо ответил Рогов.
- И до него я лишила себя права на все личное, на все, что может отвлечь. Ну а если я по каким-то причинам вообще не полечу, — грустно закончила Светлова, — то едва ли буду уж так кого-либо интересовать.
- Да что вы, Женя! — с жаром воскликнул Рогов. — Неужели вы могли подумать, что я вас полюбил только за то, что вы космонавтка? Да если вы сию минуту мне скажете, что уходите из отряда и никогда не полетите, разве я от своих чувств откажусь?
- Не надо, Леня, — прервала она мягко и положила ладонь ему на плечо, — не надо пока продолжать этот разговор.
В борении с самим собою прожил Рогов эти годы. Они не прибавили ему молодости. В свои тридцать семь он стал тяжелее в весе, под глазами появились мешочки, тонкие нити седины пробились на висках, да и предательская лысинка стала заметнее. Но он все же верил и ждал.
За эти годы космонавты из Звездного городка еще несколько раз выходили на орбиты. Рогов участвовал во всех торжественно-шумных поездках на старт и на финиш, давал отчеты и очерки о космонавтах, их последних предстартовых часах, отчеты с пресс-конференций, писал о новых героях. Вернувшись в Москву, он выступал по телевидению с устными рассказами и всегда потом с затаенным дыханием спрашивал у Жени Светловой, видела ли она его и как эти рассказы ей понравились. Он чувствовал, что устал уже писать о космонавтах и начинает повторяться. Вероятно, он бы отошел уже от этой темы, если бы не желание общаться с Женей. Вот и на эти парашютные прыжки в далекую знойную степь он ехал лишь потому, что туда вместе с другими космонавтами из отряда генерала Мочалова поехала она.
«Если бы Женя стала моей, я бы ее любил еще больше, чем этот казах свою жену, — грустно думал Рогов. — Какие они, право, счастливые».
«Волга» бесшумно вскарабкалась на пригорок, и Рогов увидел впереди широкий пояс электрических огней.
Огни возникли неожиданно. Леня обрадовался окончанию ночного пути. Да и шофер, вероятно, этому обрадовался, потому что обернулся к нему и, улыбаясь белозубым ртом, весело провозгласил:
—Смотри сюда, журналист. Степновск... хоть столицей степного края называй. Ты приехал. Я тебя высажу у будочки часового.
Он лихо развернулся, и машина замерла у самой проходной. Леня вытащил чемодан, опустил его на обочину дороги.
- Хорошие вы ребята, — сказал он с грустью и завистью, — я давно не видел такой дружной пары. Проживите так лет сорок, а?
- Зачем сорок? — встрепенулся Юра. — У нас степь привольная, воздух — что надо, мы и сто проживем. Приезжай к нам на золотую свадьбу.
- Сколько я тебе должен?
- Сколько на счетчике написано, читай.
- Да, но ты же его выключил на сотом километре.
- Э-э, не будем об этом говорить.
Рогова охватил неожиданный прилив великодушия и щедрости:
- Слушай, Юра. Я сквозь сон слышал, тебе двадцати рублей на покупку не хватает. Возьми их у меня вместо расплаты. Я перед отъездом из Москвы приличный гонорар получил. Держи, — и он полез в карман.
- Что ты, что ты! — испуганно отскочил казах. — Не могу я взять твои деньги. Ни за что не могу.
- Так я же от чистого сердца.
- Нет-нет. Ты мне будешь деньги давать — себя унизишь, меня унизишь. А ты мне теперь друг. Юра Тоголбеков эту двадцатку сам заработает.
- Тогда возьми хоть за последние тридцать километров. Не из своего же кармана будешь ты холостой пробег оплачивать.
- Это как знаешь, — тихо вымолвил казах и опасливо покосился на Нину, стоявшую молчаливо с непроницаемым лицом.
- Послушай, Юра, — нашелся журналист, — давай лучше так. Я тебе дам все-таки двадцать рублей. Из них ты вычтешь сумму за тридцать километров, а остальные будешь мне должен. Идет?
- Что сказал?!— обрадовался шофер.— Нина, как ты на это смотришь? Честное слово, сейчас под зарплату ни у кого из друзей не займешь, а мы товарищу сразу переведем.
- Если, конечно, он даст адрес, — усмехнулась женщина.
- Адрес известен, — засмеялся Рогов. — Вы же читаете нашу центральную газету. Вот на редакцию и
