мы умерли и нам это снится».
Алексей встал, помог подняться Маше, начал было отряхивать ей пальто, бросил. Маша стояла безучастно, смотрела невидящим взглядом и повторяла: «Мы умерли… мы умерли… мы умерли». Пришлось её потрясти, помогло это мало, но тут вновь загрохотало, Машкино лицо приняло осмысленное выражение и они двинулись быстрым шагом, Алексей впереди, Маша сзади, держась за его рукав. Миновали дом с «Комиссионным», осталось пройти вдоль «Чайки», перейти проспект, и вот он — дом Алексея.
Каких-то двести метров…
Они почти дошли до конца гостиницы, когда звуки боя резко усилились — казалось, в схватку вступили новые силы. Ад двинулся от вокзала к центру, огненной змеёй пополз по проспекту Орджоникидзе, плюясь во все стороны смертью, рёв моторов приблизился, и даже здесь задрожала почва, сразу же раздались гулкие звуки, сопровождаемые низким визгом, заложило уши от тяжёлых залпов, и всё перекрыл оглушающий гром взрыва, потом ещё один. Загорелась крыша незнакомого громадного здания, затем яркой свечкой вспыхнул дом с магазином «Красная Шапочка», звуки стрельбы не затихали ни на секунду. На мосту вспух взрыв, в гостинице зазвенели стекла, и Алексей на миг оцепенел, представив, как плавятся и корёжатся железные балки, как складывается и осыпается пятиэтажное здание, потом по всему этому туго ударит волна и расплющит, смешает, и никто никогда не поймёт где и что было. Он увидел это — и в этот же миг ещё один взрыв прогремел прямо на ступеньках сквера, и Алексей схватил Машку, обнял, повернулся спиной, закрывая её от взбесившегося мира, и мир действительно взбесился — ещё один взрыв, ближе, и в стену гостиницы со свистом вонзилось несколько осколков, посыпались стёкла, Алексей пригнулся, упал на усеянный осколками снег, плотно закрывая Машу своим телом.
Маленький, совсем нестрашный осколок мины легко пробил старомодное пальто, свитер, рубашку и вошёл в спину чуть выше сердца…
И сразу стало тихо.
Тишина была страшной, страшнее канонады, потому что говорила о новом несчастье, необратимом, звуки исчезли совсем, в глазах плавали цветные пятна, потом исчезли и они.
И ослепительный грохот. Вспышки боли в глазах — и темнота отступает. Его голова лежит на чём-то мягком — а, это Машкины колени. А почему она плачет? Не надо плакать, милая, не надо, у тебя такие красивые глаза.
—
Неслышимая за грохочущим вокруг ужасом, последний раз тихонько пропела Сунжа:
Сизый дым с запахом сгоревшей сковородки прочно обосновался в комнате, игнорируя приоткрытую дверь балкона. Дым плавал под потолком, стелился по полу, пытался закрыть монитор. Воронцов не замечал ничего: он ошарашено глядел на экран, загипнотизированный разворачивающейся там картинкой.
Господи, что же он наделал! Что сотворил, демиург хренов! Он же хотел написать совсем другое — чистое, светлое. Маша и война… Её там не было и не должно быть! Он не хотел этого! Не хотел? Ты уверен? А как же желание? Ведь так могло быть. Могло! Не будь той глупой ссоры, и они вполне могли бы встретить 95-й вместе, в Грозном. Не так конечно, но — вместе. Получается, он только выполнил желание? Ну да — Дед Мороз! Нет, это не он — это война… Опять эта проклятая воронка… Ненасытная… бессмысленная… безжалостная. Она не отпускает, не хочет отпускать, и всё, к чему он прикасается, превращается в пепел.
В громадном городе на другом конце земного шара наступал вечер. Воздух заметно посвежел, но холодно не было — весна властвовала и здесь. Косые лучи солнца наконец-то добрались до западной стороны небоскрёба, заиграли миллионами бликов на стёклах. На тридцать четвёртом этаже солнце тоже прорвалось сквозь открытые жалюзи и затопило маленький кабинет ярким светом.
Мари Аборин, преуспевающий менеджер страховой компании, откинулась в кресле, потягиваясь — конец рабочего дня наступил несколько минут назад. Мари вновь потянулась, собрала бумаги, осталось выключить компьютер.
Сами собой закрылись все активные «окна», экран потемнел, появилась надпись
На экране монитора вместо стандартной корпоративной заставки раскинулся вид давно исчезнувшего города её юности. Города, которого она не видела уже больше двадцати пяти лет, память о котором была, казалось, надёжно спрятана в самых дальних уголках сознания. Зачем он здесь? Что это значит? Мари решительно потянула курсор к значку выключения, и тут картинка пришла в движение.
Медленно двинулись старенькие автомобили, аккуратно преодолевая крутой поворот перед въездом на старый мост. Побежали буквы по полосе бегущей рекламы на крыше гостиницы «Чайка», приглашая хранить деньги в сберегательных кассах. Зашелестели огромные деревья, почти полностью скрывающие скверы вдоль набережной. Под ярким солнцем заблестела неестественно синим цветом Сунжа, и сквозь бездну лет зашептала что-то до боли знакомое. Мелодия прорывалась из дальних, накрепко запертых на засов уголков памяти, и Мари уже не сопротивлялась. Она хотела вспомнить. Хотела! Она пыталась вспомнить.
Но видимо слишком крепок был засов.
Экран моргнул, картинка исчезла и через секунду сменилась новой.
Площадь Ленина, асфальт покрыт легким снежком. Последние лучи солнца пронзили улицы, оконтурили здания, осветили людей. «Аракеловский» магазин, снятый против солнца, выглядит немного темновато, зато очень чётко. Окна витрин с гирляндами и снежинками, балкончик на углу, закрытый каким- то плакатом. И на самом верху громадный плакат: «С Новым 1975 годом!»
У магазина полно людей: входят, выходят, спешат. Даже у киоска Союзпечати толпится народ. И у другого киоска — через дорогу — тоже несколько человек. Вроде очереди. Что же там продавали? Воду, пирожные? Нет, не вспомнить.
Мари осторожно перевёла взгляд на фигурку, одиноко стоящую сбоку киоска, и закружилась голова, и сдавило сердце. Словно резко тормознула машина времени. В старомодном пальто, в дурацкой кроличьей шапке, но зато в фирменных джинсах стоял рядом с киоском двадцатидвухлетний Лёшка Воронцов.
Ты ведь узнала его, Мари? Ведь это он тебя тогда ждал. Ты помнишь, Маша? А ты помнишь, что у него в сумке? Шампанское? Правильно, Маша, правильно, Мари. А что было дальше, ты помнишь? Зачем? Да вообще-то и незачем, ты права. Прошлого не вернёшь, и у тебя давно другая жизнь. Дом, семья, другой город, другая страна. У тебя даже имя другое. Ты права… Но ведь ты хочешь вспомнить мелодию? Хочешь…