— Георгий, помоги, — срывающимся голосом умоляла она.
— Изувечит парнишку, — сказала старуха, которая стояла рядом.
— А что он натворил? — спросил Георгий. Софья и сама не знала, что он такое особенное мог натворить, и стала водить вокруг глазами, чтобы кто-нибудь ей объяснил.
— Он на Любку сказал: нищенка.
Десятки глаз уставились сначала на карапуза, который выдал Ганьку и теперь объяснял его матери и всем людям, за что бедолагу наказывают, потом на Любку.
Георгий Куликов, муж Маргариты, взглянув на оцепеневшую девочку, нахмурил брови и гневно сверкнул глазами в сторону Софьи.
— Чего я буду вмешиваться в ваши дела. Разбирайтесь сами.
Он повернулся и пошёл прочь. Софья в отчаянии, а многие с одобрением посмотрели ему вслед. Ганька орал как под ножом.
— Участковый, — сказала Софья и схватилась за голову. На лице её можно было прочесть горькое сожаление о том, как это она раньше не догадалась. — Где участковый? Скорей к участковому… — и она побежала, тряся толстым задом, вдоль улицы по направлению к сельсовету, где был кабинет участкового уполномоченного милиции старшего лейтенанта Замковского.
Пока Софья бежала туда и вместе с участковым бежала обратно, Михаил был уже на работе, в столярном цехе. Замковский начал расследование и вскоре в сопровождении врача, осмотревшего Ганьку, и председателя местного комитета Дементьева пришёл в цех.
— Софья в сельсовете, — сказал участковый, остановившись напротив Шастина с другой стороны верстака, за которым Михаил работал. — Пишет заявление в суд.
— Пусть пишет, — ответил Михаил, не оборачиваясь и не выпуская фуганка из рук.
— Вот ты вроде толковый мужик, — сказал Замковский. — Мастеровитый. Хозяйственный. А кулак у тебя чесоточный. Софья редкий год без синяков ходит. То из-за ревности, то по пьянке, то по делу ей морду начистишь… Её, конечно, надо воспитывать. Как и Ганьку. Но не бить же каждый раз как Сидоровых коз обоих. А сегодня, говорят, ты как с цепи сорвался. Нельзя свои оплошности, злобу на самого себя вымещать на других.
Дементьев удивлённо поднял брови.
— Галина Максимовна пригласила его в числе прочих помочь водолазам, — пояснил Замковский. — А он наговорил ей гадостей. А Павла, вопреки его прогнозам, нашли. Да Ганьку сегодня черт за язык дёрнул. Одно к одному. Вот он и взбесился.
Замковский повернулся к Шастину.
— Только не подумай, что Галина Максимовна на тебя жаловалась. Это твоя Софья по всей деревне разболтала. Хвасталась всем, какой ты умный. В общем, она опять пишет на тебя заявление…
Михаил с остервенением сбил фуганком мешавший ему сучок и продолжал молча работать.
Старуха-уборщица, крутившаяся возле ног участкового и подметавшая стружки, выпрямилась.
— Зря его домой уволок, — сказала она, ткнув веником на Михаила. — Надо было принародно выпороть, чтоб другим неповадно было.
— Софья твоя — набитая дура, — продолжал участковый, не обращая внимания на старуху. — Напишет заявление, а потом требует его обратно. Сколько раз так было? Но в этот раз, поскольку дело касается пацана, я могу и не отдать заявление обратно. Ты подумал об этом?
— А Ганька подумал? — закричала старуха, энергично жестикулируя веником. — Ганька подумал, как Верхозины теперь жить будут? Кусок хлеба-то Максимовне колом в горле станет.
— Ещё называют этого пса по имени, — злобно произнёс молодой парень в солдатской форме, недавно демобилизованный из армии и донашивающий обмундирование. Он работал на соседнем верстаке с другой стороны от участкового и, швырнув в сторону складной металлический метр, которым измерял рейку, продолжал: — Разве это человек? Змеёныш, дерьмо. А от кого набрался? Он них же и набрался, — солдат кивнул на Михаила. — Не знаю, насколько от него, но от Софьи-то точно. Она не лучше своего выродка. Взять бы поганую метлу и всю семью из деревни, чтоб духу не было.
— Но ты, заткни хайло! — Михаил позеленел от ярости.
— Сам заткни! — дерзко ответил парень.
— Что, выбить тебе зубы, молокосос? — Михаил угрожающе двинулся из-за верстака.
— А ну, попробуй, — солдат пошёл ему навстречу.
— Вы что, ошалели? — участковый толкнул парня в грудь и сам побледнел как полотно. — Уймитесь!
— Яблоко от яблони недалеко падает, — с ехидцей произнесла старуха, озираясь пугливо по сторонам, и подметая пол. Выпрямившись, показала веником на парня. — Васюха прав. Насчёт Софьи правильно сказал. Я сама слышала, как она говорила на другой день, когда Павлик утонул, — старуха выпятила тощий зад, расправила плечи и начала копировать Софью, утрируя её голос, как это обычно делают женщины: — Отшиковала Верхозина-то, отшиковала. Будто так уж они шиковали, оборони Бог! Будто ей самой кто-то мешает шиковать. Ульев — целая пасека. Скота — полный двор. Сидит на мешках с деньгами и всем завидует. — Старуха нагнулась и стала махать веником, сметая стружку в одну кучу.
Михаил и Васюха; перекипев, подчинились власти и встали на свои места. Васюха с досадой посмотрел на остальных мужчин, которые трудились как ни в чём не бывало. Рабочие цеха, за исключением этого молодого парня, люди в основном, как и Михаил, среднего возраста или в годах, делали вид, что их все это не касается, хотя по сосредоточенным выражениям лиц, по какой-то особенной углублённости в работу и по тому, как старательно они избегали встречаться взглядами друг с другом, было заметно, что им очень неудобно за Михаила и за себя, что именно в их цехе «свой человек» влопался в эту историю.
Дементьев обратился к солидному мужчине в белом халате и колпаке.
— Что, Виктор Ильич, пацан здорово пострадал?
— Особых телесных повреждений нет.
— А говорят, он кричал.
— Осознал вину и, ожидая от отца побоев, а от матери защиты — кричал. Естественная защитная реакция, — сказал врач и обратился к участковому: — По-моему, было бы лучше всего мирно урегулировать этот вопрос. Видите как взбеленился молодой человек? Начнутся суды да пересуды, только распалят страсти у населения.
— Да, действительно, — согласился Дементьев. — Стоит ли теперь? Итак для всех послужило хорошим уроком.
— Посмотри, как будет вести себя Софья, — уклончиво сказал участковый.
— Справку я напишу, а там — как знаете. Извините, меня ждут больные, — сказал врач и направился к выходу.
— После работы зайди ко мне в сельсовет, — сказал участковый Михаилу и пошёл следом за врачом.
Вечером того же дня доярки, собравшись в красном уголке перед дойкой, с нетерпением ждали Пинку.
— Не придёт, вот посмотрите, не придёт больше за молоком, — твердила больше всех переживавшая Анфиса.
— Придёт, не сегодня так завтра придёт, — успокаивала доярок умудрённая житейским опытом Марья Дмитриевна. — Чего ж теперь, из-за одного паршивца молока лишаться?
— Михаил-то ладно, говорят, ему всыпал.
— Я своему Борьке наказала: если такое скажешь Нинке или Любке — голову оторву, а он мне говорит: я что дурак? Десять лет, а соображает.
— А тому злыдню двенадцать, и ни черта не соображает. Истукан истуканом.
— Господи! Мало ли истуканов по земле ходит.
— А Максимовна, говорят, забилась в свою комнату, закрыла ставни и сидит как сова.
— Вот такие пироги, — вздохнула Дарья. — Однако пойдёмте доить. Чего это? — она вопросительно уставилась на скотника Тарбеева, который стоял посреди коридора и звал к себе доярок, махая рукой.
Доярки подошли к нему. Он подвёл их к окну и сказал:
— Смотрите.
