Межконтинентальный узел

Степанов сразу же вспомнил Клауса Менарта: Кузанни повторил его слова…

— Сегодня будешь писать? — спросил он.

— Конечно. Все равно на конференции ощущается какая-то вялость. Надо ждать главного, результата, а это самое противное; спасение в работе; запрусь и начну диктовать…

— Тебе машина завтра не нужна? — спросил Степанов.

— Нет.

— Она у тебя оплачена?

— Да. На неделю.

— Можешь одолжить?

Кузанни вытащил из кармана ключи, бросил Степанову:

— Документы в ящике, все застраховано, только бензина мало… Если у тебя совсем плохо с деньгами, могу списать бензин на счет продюсера.

— Бензин достану, спасибо, — ответил Степанов.

— Но тебе действительно все это нравится? — настойчиво, как-то ищуще, повторил Кузанни. — Ты мне честно говори, мы, американцы, не боимся, когда нам говорят правду… Только чтоб в глаза, открыто.

— Я бы не стал тебе врать, Юджин. Мне действительно нравится твой сценарий, — повторил Степанов. «Господи, как же мы все похожи; любим, когда хвалят, необходимый детонатор продолжения работы». — Он замечательный, честно… Только у тебя все еще нет движения к финалу… Ты был прав, когда говорил, что не знаешь конца своего фильма… Мне почему-то кажется, что финал должен быть очень личностным…

— Это как?

— Ну, не знаю… Допустим, Дейвид Ли победил… Возвращается домой, в свой замок на озере Токсидо, счастливый, сильный, неуемный — одним словом, динамическая махина… А детей его в замке нет… Тихо… Как в морге… Понимаешь? Малышей похитила мафия, перекупив секретаршу Дейвида Ли… А мафии уплатил Питер Джонс… Лежит себе старец в кардиологической клинике и неотрывно глядит на телефон — знает, что сейчас позвонит Дейвид, «любимый, молодой дружочек», предстоит торг… Ты только этого торга не пиши, ты просто покажи убитого горем отца и умирающего Джонса, который и на пороге смерти не намерен сдаваться… По монтажу может быть интересно, а там черт его знает… Помоги людям понять, что из многих побед, которые они одержали в жизни, большинство на самом-то деле были пирровыми. Предательство самих себя…

2

Требовать от писателя, чтобы он воспроизводил жизнь точно такой, какая она есть (а того пуще, какой должна быть), — значит расписываться в собственном невежестве. Ценность литературы определяется мерой приближения к тенденции, с одной стороны, и созданием образа, вызывающего доверие читателя, с другой.

Предмет литературы не есть копирование потока жизни, но вычленение из него таких коллизий, которые вызывают у читателя симпатию или ненависть, побуждают к деянию или, наоборот, воздерживают от необдуманного поступка.

Сочинить жизнь невозможно. «Из ничего не будет ничего». Однако именно литератор, обладающий даром наблюдения и анализа, может создать такую книгу, которая порой оказывается концентратом правды, в чем-то даже более жизненной, чем сама жизнь, ибо категория случайностей, столь типическая для людской каждодневности, уступает место эмоциям, соединенным с логической структурой писателя, живущего существом сегодняшнего дня…

…Кузанни не знал и не мог знать, что в отделе «45-в», ведавщем в Пентагоне вопросами психологической войны, действительно прорабатывались возможности создания цикла радиопередач о том, что в Советском Союзе существует значительное количество людей, которые примут американских десантников, сброшенных с самолетов «Авиа корпорейшн», цветами, хлебом и солью; при этом заново исследовался вопрос о Пауэрсе; конструировались новые объяснения отчего американец тогда не был укрыт местными жителями; просматривались списки людей, уехавших на Запад, но служивших до того в рядах Советской Армии; подбирались типажи, угодные стереотипу общественного мнения Штатов; создавались макеты фотороботов — улыбка, обаяние, раскованность, — которые затем должны быть изучены асами рекламы, прежде чем появиться на экранах телевизоров для сенсационных интервью о состоянии русского тыла.

Он, Кузанни, чувствовал нечто, и это его чувствование оказалось удивительным приближением к правде.

Однако же, когда он сочинял эпизоды о ситуации в ЦРУ, связанные с ракетным концерном вымышленного Дейвида Ли, его непрофессионализм сыграл с ним скверную шутку: его киноверсия о том, что Лэнгли готовит к забросу в Россию группу асов разведки, не являлась даже далеким отражением правды жизни.

На самом деле ситуация в ЦРУ сложилась совершенно иная, весьма и весьма непростая.

…Когда в Лэнгли пришло первое — после длительной «консервации» — сообщение от Н-52 о количестве ракетных установок в западных районах Советского Союза, ЗДРО позвонил Макгони, члену совета директоров ракетной корпорации Сэма Пима (по сценарию Кузанни — Дейвида Ли), и пригласил его на ужин; посидели, съели по бифштексу, поговорили; в двенадцать часов ночи Макгони срочно соединился с Пимом, извинился за поздний звонок: «Я бы хотел видеть вас немедленно». Встретились ночью.

— Ситуация осложнилась, Пим; из Москвы пришло сообщение суперагента, имеющего доступ к самой секретной информации; планировавшегося нами удара по нервам американцев не получится; русские действительно не имеют такого превосходства, которое бы позволило нам начать бум в прессе, вооружить сенсационными фактами делегацию в Женеве, остановить переговоры и, таким образом, получить в конгрессе ассигнования на наш проект.

Пим помял лицо ладонью, пожал плечами, закурил:

— Жаль… В конечном счете речь идет о судьбе всего предприятия… Надо идти ва-банк… От кого поступила информация?

Чуть помедлив, Макгони ответил:

— Вы же догадываетесь… От ЗДРО… Непосредственный босс моего брата Чарльза, которого мы смогли отправить в Женеву… Вы знакомы, не так ли?

Пим, словно бы не слышав вопроса, отчеканил:

— Пусть этот самый ЗДРО что-то придумает, пусть, наконец, пустит в ход данные своей агентуры не только о том, что русские имеют в настоящий момент, но о том, что они намерены сделать… Что им под силу… Мы не можем отступать… Мы обязаны запугать мир, от этого зависит будущее… Наше с вами будущее.

— Но ведь ЗДРО не может подтасовать факты, Сэм.

— Я не знаю, что он может, а что нет, не я хозяин его предприятия, но я убежден, что безвыходных положений не существует…

— Толкаете наших друзей на должностное преступление?

Пим вдруг рассердился; не скрывая раздражения, спросил:

— Значит, вы убеждены, что русские только и думают, как дать мир человецем и спустить благоволенье на землю?

— Нет, я так не думаю. Но жизнь приучила меня поступать в рамках правды.

— Послушайте, мой друг… Кажется, Карл Маркс говорил: есть маленькая ложь, есть большая ложь, а уже потом идет статистика. Пусть ЗДРО запрашивает своего человека не столько о существующем числе ракет, сколько о том, чего можно ждать от Советов. Русские же знают о нашем проекте, в конце концов! Они не сидят сложа руки! Наверняка прикидывают что-то на случай, если в Женеве не удастся договориться… А дальше словесная техника: количество построенных ракет, запланированных к постройке, соображения о том, сколько надо построить, если… Неужели не понятно? Это же рамки правды! Смелой правды, добавил бы я… Меня устроят непроверенные данные, Макгони. И вашего брата в Женеве это обязано устроить. Да, именно так, обязано. Меня удовлетворит любая информация, которая придет с той стороны, организованная таким образом, чтобы победил я, а не их авиация. — Пим усмехнулся: — К сожалению, на пост ЗДРО ни один из членов нашего совета директоров не хочет идти — оклад в семь раз меньше, чем у нас, по-человечески можно понять… Я