него, эта цель не всегда достигалась, – пишет И. Григулевич. – В таких случаях обуглившиеся останки рвались палачами на мелкие части, кости дробились, и это ужасное месиво повторно предавалось огню. Затем тщательно собирался пепел и выбрасывался в реку. Подобной процедурой инквизиторы пытались лишить еретиков возможности заручиться останками своих мучеников и поклоняться им.
Если осуждённый на костёр умирал до казни, то сжигали его труп. Сожжению подвергались и останки тех, кого осуждали посмертно. В испанской и португальской инквизиции было принято сжигать на костре куклы, изображавшие осуждённых (казнь
Костёр использовался инквизицией и для другой цели – уничтожения сочинений вероотступников, иноверцев и неугодных Церкви писателей»[91].
Вот как аутодафе 1680 года описывается в официальном отчёте, точно передающем изуверскую атмосферу этого «богоугодного» спектакля: «Всё великолепие сие выступило в достойном восхищения порядке, так что не дрогнул ни один человек, не образовалось ни одного пустого места, не выделился никто в толпе. И, казалось, небо и земля сговорились способствовать тому, чтобы шествие сие появилось во всём своём блеске, небо – даруя ясный день, без оскорбительной пыли, без изнурительной жары, а земля – почтительно предоставляя пространство столь великому стечению народа. И так, безо всяких препятствий, шествие следовало по своему пути, а поклонение и благочестие находили себе достойнейшее применение в созерцании всего величия Испании, считая для себя честью служить святому трибуналу и сопровождая хоругвь с достоинством и уважением, подобающим высокому званию столь важных особ и вместе с тем столь великому и столь согласованному множеству монахов и лиц духовных и светских, каковые, в количестве семисот, проходили со свечами в руках, со сдержанностью, в коей отражалась умеренность, соблюдаемая святым трибуналом во всех его действиях.
Венцом всей славы сей и в чём собственно заключается торжество генерального аутодафе, являлась величественная пышность, с коей выступил трибунал, появившись пред обвиняемыми, дабы судить их у светлейшего трона, на великолепнейшем театре и сумев привлечь к себе людские взоры, дабы заставить бояться и почитать себя, ибо зрелище сие можно было сравнить с тем, каковое предстанет в великий день всеобщего Страшного суда: если, с одной стороны, оно будет внушать ужас – мерзость виновных, запечатлённая в отличительных знаках их преступлений и наказаний, то с другой, будет веселить сердца – слава праведных и верховное величие Христа и апостолов, кои, следуя за хоругвию, в сопровождении ангельских хоров, направятся к долине Иосафата, где верховный судия воссядет на свой высокий трон, а те, кто за ним следовал, – на обетованные места, и пред лицом всего мира прочтены будут улики и дела, и, лишая силы всякое ходатайство и заступничество, приговоры будут приведены в исполнение.
Для соблюдения столь великого порядка необходимо было, чтобы ночью стража была весьма бдительной, и посему преступники, кои раньше были размещены по домам добровольных помощников инквизиции, были уведены в тайные застенки, ввиду большого скопления их при трибунале, а равно, дабы держать каждого из них в отдельности, так, чтобы они не могли сообщаться и переговариваться; и, собрав всех их к десяти часам вечера, дав им сначала поужинать, сеньор дон Антонио Самбрана де Боланьос, старейший инквизитор двора, в сопровождении дона Фернандо Альвареса де Вальдеса, секретаря сицилийского трибунала, вошёл в затворы, где содержались отпущенные преступники, и каждому в отдельности объявил приговор в следующей форме:
«Брат, ваше дело было рассмотрено лицами весьма учёными и великих познаний; ваши преступления являются столь тяжкими и столь дурного свойства, что, в видах примерного наказания, решено и постановлено, что завтра вы должны умереть: вы предупреждены и приготовлены, и, дабы вы могли исполнить сие, как подобает, здесь останутся два духовника». И, объяснив каждому сии слова, приказал он войти двум монахам и поставил двух служителей на страже, у дверей каждого застенка, и в сём порядке и последовательности выслушали двадцать три осуждённых свои смертные приговоры; принимая же во внимание бессонницу и скорбь осуждённых, а равно работу и усталость духовников и служителей, предусмотрительность трибунала приготовила запасы печений, шоколада, пирожных и прохладительных напитков для подкрепления и ободрения тех, кои в сём нуждались.
Всю ночь трибунал готов был допустить к себе тех осуждённых, кои испросят аудиенцию, и когда две женщины, осуждённые, как отпущенные, испросили её, трибунал, по обычному своему милосердию, допустил их к себе, причём принимал их заявления сеньор дон Антонио Самбрана, занятый этим большую часть ночи и утра.
Настал столь желанный для народа день 30 июня, и в три часа ночи осуждённым начали раздавать одежду, с таким расчётом, чтобы до пяти часов утра закончить распределение завтраков. Тем временем алькальдам трибунала дону Педро Сантосу и дону Хосе дель Ольмо вручили каждому два двойных пакета с именами осуждённых. Первый заключал указание о порядке, в коем надо было вывести осуждённых из их затворов и построить их для шествия, второй – список, по коему надо было вызывать их на помост, когда они должны будут выслушать приговор. Приказ, по коему шествие должно было начаться в шесть часов утра, был оглашён, и с того часа начали прибывать бесчисленные толпы как живущих при дворе, так и приезжих, привлечённых сюда сим известием; однако сей приказ не мог быть выполнен столь точно, как того хотели, ибо аудиенции продолжались так долго, что замедлили предустановленную быстроту.
Промедление сие дало возможность народу разместиться на помостах и запастись едой на столь длинный день, и в семь часов утра начали выходить солдаты веры, а за ними вынесли крест приходской церкви Св. Мартина, одетый в чёрный покров, и вышли двенадцать священнослужителей в стихарях и вслед за ними сто двадцать осуждённых, каждый – между двумя служителями.
Тридцать четыре первых следовали в изображении, и мёртвые и бежавшие, из коих тридцать два были отпущены и как таковые шли с коронами на голове, отмеченными пламенем… Другие две статуи шли в санбенито, и у всех на груди начертаны были большими буквами имена тех, кого они представляли. Алькальдам трибунала надлежало идти во главе осуждённых, порученных их присмотру, но, работая в тайных застенках, они не могли занять свои места вовремя.
Из осуждённых, представших во плоти, следовали одиннадцать покаявшихся и отрёкшихся; одни – осуждённые за двоежёнство, другие – за суеверия, третьи – за лицемерие и ложь: все с потушенными жёлтыми свечами в руках. Лжецы и двоежёнцы – с колпаками на голове, некоторые с верёвками на шее и столькими узлами, сколько сотен плетей они должны были получить по приговору, дабы лучше можно было дать отчёт о каждом осуждённом в отдельности.
За ними следовало пятьдесят четыре еретика, примирённые, все в санбенито с полукрестами св. Андрея, а другие с целыми крестами и со свечами, как предшествующие.
Немедленно следовали двадцать один отпущенный, все с коронами на голове, в коротких плащах с пламенем, а упорствующие – с драконами среди пламени, и двенадцать из них – с кляпами во рту и связанными руками. Все они шли в сопровождении монахов, увещевавших их, ободряя одних и приводя к вере других. Шествие осуждённых замыкал толедский старший альгвасиль дон Себастьян де Лара…
Костёр был шестидесяти футов в окружности и высотой – семи, и поднимались к нему по лестнице шириной в семь футов, сооружённой с таким расчётом, чтобы на соответственном расстоянии друг от друга можно было водрузить столбы и в то же время беспрепятственно отправлять правосудие, оставив соответственное место, дабы служители и священнослужители могли без затруднения пребывать при всех осуждённых.
Костёр увенчивали солдаты веры, коих часть стояла на лестнице, на страже, дабы не поднималось больше определённого необходимого числа лиц; но скопление народа столь увеличилось, что порядок не мог быть соблюдён во всём и, таким образом, выполнено было если не то, что надлежало, то хотя бы то, что возможно было выполнить…
Засим приступлено было к казням: сначала удушены были гарротой возвращённые, засим преданы огню упорствующие, кои были сожжены заживо, с немалыми признаками нетерпения, досады и отчаяния. И, бросив все трупы в огонь, палачи поддерживали его дровами, пока окончательно не обратили трупы в пепел, что совершилось часам к девяти утра»[92].
А вот в Мексике, как пишут М. Бейджент и Р. Ли, «звёздным часом» инквизиции стало «великое аутодафе» 11 апреля 1649 года. «Оно было специально направлено на так называемых «новых христиан» – как называли в испанских колониях в Америке обращённых иудеев или «конверсос» – которые едва ли не
