ему более не будет.
– Бог, ты глух! – рычал Левий Матвей. – А если ты не глух, ус лышь меня и убей тут же! Ну, убей!
И, жмурясь, Левий ждал огня, который упадет на него с неба. Это го не случилось, и бывший сборщик податей в остервенении и за темнении ума решил продолжать бой с Богом.
По-прежнему не разжимая век, не видя окружающего, он кричал язвительные и обидные речи небу. Он кричал о полном своем разо чаровании и о том, что существуют другие боги и религии. Да, дру гой бог не допустил бы того, чтобы человек с такими ясными глаза ми, как Иешуа, великий и добрый, в позоре был сжигаем солнцем на столбе.
– Я ошибался, – кричал охрипший Левий Матвей, – ты бог зла, только бог зла мог допустить такой позор! О, чистые, как небо Гали леи, глаза! Неужто ты не разглядел их? Или твои глаза закрыл дым из курильниц храма, а уши твои перестали что-либо слышать, кроме трубных звуков священников? Ты бог глухой, слепой, не всемогу щий. Бог зла, ты черный бог! Проклинаю тебя! Проклинаю тебя! Бог разбойников, их покровитель и душа! Проклинаю!
Тут что-то дунуло в лицо бывшему сборщику и зашелестело под ногами. Дунуло еще раз, и тогда Левий, открыв глаза, увидел, что все в мире, под влиянием ли его проклятий или в силу других при чин, изменилось. Солнце исчезло, не дойдя до моря, в котором то нуло каждый вечер. По небу с запада поднималась грозно и неу клонно, стерев солнце, грозовая туча. Края ее уже вскипали белой пеной, черное дымное брюхо отсвечивало желтым. Туча рычала, огненные нити вываливались из нее. По дорогам, ведшим к Ершала иму, гонимые внезапно поднявшимся ветром, летели, вертясь, пыльные столбы.
Левий умолк, стараясь сообразить, принесет ли гроза, которая сейчас накроет Ершалаим, какое-либо изменение в судьбе несчаст ного Иешуа. И тут же, глядя на нити огня, чертившие под тучей, ре шил просить у Бога, чтобы молния ударила в столб Иешуа. В испуге и отчаянии глянул в небо, в котором стервятники ложились на крыло, чтобы уходить от грозы, в испуге подумал, что поспешил с про клятиями и заклинаниями и Бог не послушает его.
Повернулся к дороге, ведущей на холм, и, забыв про тучу и мол нию, приковался взором к тому месту, где стоял эскадрон. Да, там бы ли изменения. Левий сверху отчетливо видел, как солдаты суети лись, выдергивая пики из земли, как набрасывали на себя плащи, как коноводы, бежа рысцой, вели к дороге лошадей.
Эскадрон снимался, это было ясно. Левий, моргая напряженны ми глазами, защищаясь от пыли рукой, старался сообразить, что мо жет значить то, что кавалерия собирается уходить.
Он перевел взгляд повыше и разглядел издали маленькую фигур ку в багряной военной хламиде, поднимающуюся к площадке каз ни. И тут от предчувствия конца похолодело сердце бывшего сбор щика.
Забыв, что он только что совершил непростительный грех, про клиная создателя вселенной, он мысленно вскричал: «Боже, дай ему конец!», но и тут не забыл про свою таблицу. Он присел на корточки, осыпаемый пылью, достал из-под камня таблицу, стал чертить слова.
Поднимающийся на гору в четвертом часу страданий разбойни ков был командир когорты, прискакавший с солдатом, у которого на поводу была лошадь без всадника.
Цепь солдат по мановению Крысобоя разомкнулась, Крысобой отдал честь трибуну. А тот, отведя Крысобоя в сторону, что-то про шептал ему. Кентурион отдал честь, отступил и двинулся к группе па лачей, сидящих на камнях у подножий столбов, на которых висели обнаженные. Трибун же направил свои шаги к тому, кто сидел на трехногом табурете, и сидящий вежливо поднялся ему навстречу. И ему трибун что-то негромко сказал, и человек в капюшоне пошел к палачам.
Кентурион, брезгливо косясь на грязные тряпки, лежащие у под ножий на земле, тряпки, бывшие недавно одеждой казненных, от ко торой отказались палачи, отозвал двух из них и сказал негромко:
– За мною, к столбам.
С ближайшего столба доносилась хриплая бессмысленная песен ка. Повешенный на нем Гестас к концу третьего часа от мух и солнца сошел с ума и теперь тихо и несвязно пел что-то про виноград, но го ловою, закрытой чалмой, изредка покачивал, и тогда мухи вяло под нимались с его лица и опять возвращались.
Дисмас на втором столбе страдал более двух других, потому что забытье его не одолевало, и он качал головой чаще и мерно, то впра во, то влево, так, чтобы ухом ударять по плечу.
Счастливее двух других был Иешуа. В первый же час его стали по ражать обмороки, а затем он впал в забытье, повесив голову в размо тавшейся чалме. Мухи и слепни поэтому совершенно облепили его, так что лицо его исчезло под черной шевелящейся маской. В паху, и на животе, и под мышками сидели жирные слепни, сосали желтое тело.
Повинуясь властным жестам кентуриона, один палач взял копье, а другой принес к столбу ведро и губку. Первый из палачей поднял копье и постучал им сперва по одной, потом по другой руке, вытя нутым и привязанным к поперечной перекладине столба. Тело с выпятившимися ребрами вздрогнуло. Палач провел концом ко пья по животу. Тогда Иешуа поднял голову, и мухи с гудением сня лись, и открылось лицо повешенного, распухшее от укусов, с за плывшими глазами, неузнаваемое лицо.
Разлепив веки, Га-Ноцри глянул вниз. Глаза его, обычно ясные, как свидетельствовал верный Левий, теперь были мутноваты.
– Га-Ноцри! – сказал палач.
Га-Ноцри шевельнул вспухшими губами и отозвался хриплым раз бойничьим голосом:
– Что тебе надо? Зачем подошел ко мне? Что ты хочешь еще от меня?
– Пей! – сказал палач, и пропитанная водою губка на конце ко пья поднялась к губам Иешуа. Радость сверкнула в глазах у Иешуа, он прильнул к губке и с жадностью начал впитывать влагу.
С соседнего столба донесся голос Дисмаса:
– Несправедливость! Я такой же разбойник, как и он. Напоите меня!
Дисмас напрягся, но шевельнуться не смог, руки его в трех местах на перекладине держали веревочные кольца. Он втянул живот, ног тями вцепился в концы перекладин, голову держал повернутой к столбу Иешуа, злоба пылала в его глазах.
Иешуа оторвался от губки и, стараясь, чтобы голос его звучал убе дительно, ласково и приятно, но не добившись этого, сорванным хриплым голосом попросил палача:
– Если тебе не жалко воды, дай ему попить, дай…
Кентурион крикнул на Дисмаса:
– Молчать на втором столбе!
И Дисмас в бессильной злобе и ужасе умолк.
И тут тяжело ударило над самым холмом. Туча заняла половину неба. Дуло холодом, белые, стремительные, рваные облака неслись впереди шевелящейся, напоенной черной влагой и огнем тучи.
При громовом ударе все подняли головы. Палач снял губку с копья.
– Славь великодушного игемона! – торжественно шепнул он и тихонько кольнул Иешуа в сердце. Тот дрогнул, вскрикнул:
– Игемон…
Кровь побежала по его животу, челюсть его судорожно шевельну лась два раза, и повисла голова.
При втором громовом ударе палач уже поил Дисмаса и с теми же словами:
– Славь игемона! – убил и его.
Лишившийся рассудка Гестас вскрикнул, лишь только палач ока зался возле него, но, лишь только губка коснулась его губ, проры чал что-то и вцепился в нее зубами. Через несколько секунд обвис и он, сколько позволяли веревки. Человек в капюшоне шел по сле дам палача и кентуриона. Остановившись у первого столба, он вни мательно оглядел окровавленного, подумал, тронул белой рукой ступню Иешуа и сказал трибуну: «Мертв». То же он повторил у дру гих столбов.
После этого трибун сделал знак кентуриону и начал уходить с вер шины. Крик кентуриона: «Снимай цепь», – утонул в грохоте с неба. Счастливые солдаты кинулись бежать с холма, надевая шлемы.
Впереди поспешали к лошадям трибун и человек в капюшоне. Хлынул ливень и застал когорту на полдороге на холме. Вода обру шилась так страшно, что, когда солдаты были внизу, им вдогонку уже бежали бушующие потоки, солдаты скользили и падали, спеша на ровную дорогу, по которой впереди, чуть видная в пелене воды, ухо дила к Ершалаиму до нитки мокрая конница.
Через несколько минут в дымном вареве грозы, воды, огня на холме был только один человек. Потрясая ножом, недаром, как он опасался, украденным, он, срываясь на глиняных размякших уступах, цепляясь, лез через препятствия к столбам. Он то пропа дал во мгле, то освещался трепетным светом. Дорвавшись до стол бов, уже по щиколотку в воде, он содрал с себя тяжелый, пропи танный водою таллиф, остался в одной рубахе и приник к ногам Иешуа. Ножом он перерезал веревки на голенях, поднялся на пе рекладину нижнюю, обнял Иешуа и перерезал верхние связи. Го лое влажное тело Иешуа обрушилось на Левия и повалило его на земь. Он тут же хотел взвалить его на плечи, но какая-то мысль остановила его. Он оставил на земле в воде тело с запрокинутой головой и разметанными руками, побежал на разъезжающихся ногах к другим столбам. Он перерезал веревки и на них и тогда вернулся к Иешуа.
Прошло несколько минут, и на вершине холма остались только два трупа, которые поворачивала и била вода, три пустых столба.
Левия и тела Иешуа на холме уже не было.
Глава 17 БЕСПОКОЙНЫЙ ДЕНЬ
В бою, когда из строя выходит командир, команда переходит к его помощнику; если выбывает и тот, отряд принимает следующий за ним по должности. Но ежели и он выбывает?
Кратко же говоря, расхлебывать последствия всего того, что на кануне произошло в Варьете, пришлось бухгалтеру Василию Степа новичу Загривову. Положение его было тягостное, и ухудшалось оно тем, что вся команда его находилась в полном смятении, близком, пожалуй, к панике. Команда эта, то есть сам бухгалтер, счетовод, ма шинистка, кассирша, курьеры, капельдинеры и уборщицы, – сло вом, никто не
