находился на своем месте, никто не работал, а все тор чали на подоконниках, глядя на то, что происходит на площади под стенами Варьете.
А происходило то, что и предвидел Римский. У стены Варьете ле пилась в два ряда тысячная очередь ожидавших открытия билетной кассы, которое должно было состояться ровно в полдень.
В голове этой очереди с загадочными лицами находилось около двадцати московских барышников.
Очередь шумела, привлекала внимание струившихся мимо граж дан, в очереди вскипали зажигательные рассказы о вчерашнем неви данном сеансе черной магии.
Эти же рассказы вконец разложили и самое команду и привели в величайшее смущение Василия Степановича, который накануне на спектакле не был. В самом деле, капельдинеры шушукались, глаза у них ходили колесом. Многие из них вчера поймали по нескольку червонцев. Надо сказать правду, все мы люди! Один из них сегодня утром, идя на работу, мысленно перекрестился и спросил три пачки «Риону» в табачном киоске. Прошло. Получив сдачу и три пачки, он почувствовал какое-то сладостное томление и рассказал об этом при ятелю из бельэтажной вешалки. Тот изменился в лице и признался, что сам побывал уж в гастрономе, но еле унес оттуда ноги. Кассирша с визгом швырнула ему бумажку обратно, крича:
– Это вы что же, гражданин, суете в кассу? Вы думаете, что я сле пая? Посмотрите, граждане!..
Глянул: возвращают ему ярлык от «Абрау-Дюрсо» (полусухое). Отоврался, сказал, что ярлык лежал в кошельке у него случайно, а что он близорукий, и пришлось отдать настоящий червонец, что бы замять это дело.
Наивно было бы думать, что только эти двое пробовали менять; уж очень смиренные, загадочные [лица] были у капельдинеров. И при этом у некоторых грустные, у других же веселые.
Кассиршу и Василия Степановича совершенно сбили с панталыку те же капельдинеры, рассказав о том, как в полночь бегали по пло щади черт знает в чем гражданки, и прочее в этом же роде.
К десяти часам утра очередь так взбухла, что о ней достигли слухи до милиции, и надо отметить, что с удивительною быстротою были присланы конные наряды, которые привели ее в порядок, если, ко нечно, порядком можно назвать змею в два ряда, тянущуюся до Куд ринской площади. Сама по себе уже эта змея представляла великий соблазн и приводила население в полное изумление.
Но это, конечно, еще далеко не все. В тылу театрального отряда с девяти часов утра непрерывно звонили телефоны в кабинете Лиходеева, в кабинете Римского, в бухгалтерии, в кассе и в кабинете Варенухи. Требовали Лиходеева, Варенуху, Римского: Василий Сте панович сперва отвечал что-то, отвечала и кассирша, бурчали что-то в телефоны и капельдинеры – «не прибыли еще», а потом и вовсе пе рестали отвечать, потому что отвечать было решительно нечего. Го ворили «Лиходеев на квартире», а отвечали из города, что на квар тиру звонили, а оттуда отвечают, что Лиходеев в Варьете.
Позвонила взволнованная дама, стала требовать Римского, ей по советовали позвонить к жене его, а трубка, зарыдав, ответила, что она и есть жена и что Римского нигде нету!
Начиналась какая-то чепуха. Уборщица всем уже рассказала, что, явившись в кабинет финдиректора убирать, увидела, что дверь на стежь, лампы горят, окно разбито, стул валяется на полу и никого нету.
В одиннадцатом часу ворвалась в Варьете мадам Римская. Не сто ит описывать эту грустную и шумную сцену.
А в половине одиннадцатого явилась и милиция. Первый же и со вершенно резонный ее вопрос был:
– Что у вас тут происходит, граждане? В чем дело?
Команда отступила, выставив вперед бледного, взволнованного Василия Степановича.
Клубок начал разматываться мало-помалу. Пришлось наконец на звать вещи своими именами и признаться, что администрация Варь ете в лице директора, финдиректора и администратора пропала и находится неизвестно где, что конферансье в психиатрической ле чебнице, что сеанс вчера был, скажем прямо, скандальный, и так да лее.
Мадам Римскую отправили домой и более всего заинтересова лись рассказом уборщицы о брошенном на ночь в беспорядке каби нете с разбитым стеклом в окне, и через короткое время в здании Ва рьете через черный ход появилась цвета папиросного пепла собака с острыми ушами и умными глазами в сопровождении двух лиц в штатской одежде. Разнесся среди служащих Варьете слух, что пес – не кто иной, как Тузбубен, известный не только в Москве, но и дале ко за пределами ее.
И точно, это был Тузбубен.
Его пустили, и пес пошел к кабинету Римского. Служащие, прита ившись в коридоре, выглядывали из-за углов, с нетерпением ожидая, что произойдет. Произошло же следующее: легко, скачками подняв шись по лестнице во второй этаж, пес направился прямо к кабинету финдиректора, но у дверей остановился и вдруг тоскливо и страшно взвыл. Его поведение вызвало недоумение у сопровождавших знаме нитую разыскную собаку, а в души служащих вселило страх. Леденя щий кровь вой повторился, его разносило по гулким коридорам, и трое капельдинеров почему-то заперлись в уборных.
Повыв, пес вступил в кабинет Римского, а следом за ним сопро вождающие, тут Тузбубен еще более изумил всех. Шерсть на собаке встала торчком, в глазах появилась тоска, злоба и страх. Пес зары чал, оскалив чудовищные желтоватые клыки, и зарычал на то крес ло, которое уборщица нашла лежащим на полу и которое поставила на место.
Затем Тузбубен лег на брюхо и с тем же выражением тоски и в то же время ярости подполз к разбитому окну. Преодолев свой страх, он вдруг вскочил на подоконник и, задрав острую морду вверх, за выл дико и злобно на липу, ветви которой касались окна. Он не хо тел уходить с окна, рычал, вздрагивал, порывался прыгнуть вниз. Его взяли на поводок, вывели. Тогда он устремился к одной из муж ских уборных в конце коридора, был впущен, передними лапами стал на унитаз, заглянул в него. В воде обнаружили клочки червонца, случайно не унесенные водою. Извлекли их, удивились: клочки ока зались клочками газетной бумаги. Очевидно, сгоряча померещи лось, что это червонец.
Тем не менее, что-то мрачное нависало над Варьете. От всех этих загадочных признаков веяло темной, неприятной уголовщиной. Опять Тузабубен пустили. На этот раз он пошел быстро, но спокой но по коридору, потом по лестнице вниз и в конце концов вывел со провождающего к пустой таксомоторной стоянке, дальше не пошел.
Пса вернули в Варьете, произошло маленькое совещание в каби нете Варенухи. Сопоставили момент окончания спектакля (без чет верти двенадцать ночи) с расписанием ночных поездов. Мелькнули слова: «Ленинград… телеграмму…»
Тузабубен увезли в машине.
В это же время шел разговор Василия Степановича с представи телями милиции в кабинете Лиходеева. Знать ничего не знавший и ведать не ведавший бухгалтер думал только об одном, как бы дока зать, что он ни к чему не причастен, ни в чем не виноват. Это, впрочем, сразу стало ясно. Вызывали в кабинет билетную кассиршу, капельдинеров, бывших на вчерашнем дурацком спектакле с пере одеваниями и прочим. Капельдинеры говорили, что верно, летали червонцы, но что они к ним не прикасались, прекрасно понимая, что это непорядок и что ихнее дело не деньги ловить, а состоять при программках и билетах. Ихнее дело простое, ты покажи мне билет, я тебе место покажу, усажу, программка двадцать копеек, пожалуйте сдачи, и к стороне.
Тем не менее ниточки так и тянулись к загадочному черному магу и тут же самым страшным образом обрывались в руках. Афиши-то были? Были. Но за ночь их заклеили тучею новых других. Откуда он взялся, маг-то этот? А кто ж его знает? Где договор? В столе у Римско го нету, у Лиходеева нету и у Варенухи в столе вообще ничего нету, кроме перчатки с отрезанным пальцем.
Позвонили в программный отдел зрелищ, затребовали Ласточки на, того самого, с которым должны были согласовывать программу, а его нету, он в Кисловодск вчера уехал. Ну, словом, чего ни спро сишь, нету, нету, не знаем, не видели… кажись, было. А может, и не было? Может, и не было! Тьфу!
Курьерша, что дежурила у дверей, говорила, что все время вчера молнии носили, ручку в двери оборвали. Много ль молний было? Много. И как молнию распечатают, так она и слышит, как Иван Саве льевич так и крикнет: «Ах! ах!»
Где же эти молнии? Нету нигде никаких молний.
Курьер Карпов наконец что-то путное сказал. Сказал, что слы шал, как Степан Богданович говорил кому-то, что артист этот у него остановился.
Ага. Послали, конечно, на квартиру к Лиходееву.
– Да позвольте, – говорили Василию Степановичу, – ведь дого вор-то с ним заключали, с магом-то?
– Не могу знать, – отвечал трясущимися губами бухгалтер.
– Да ведь, ежели представление было, стало быть, договор был?
– Всенепременно, – отвечал бухгалтер.
– А если он был, так он должен был через бухгалтерию пройти?
– Обязательно, – отвечал несчастный Василий Степанович.
– И не проходил?!
– Никак нет, – отвечал бухгалтер, разводя руками.
То же подтверждали регистраторша, счетовод, машинистка.
Перелистали папку договоров: все налицо – и конькобежцы, и ве лосипедисты, и жонглеры, а черной магии нету и следов.
Как фамилия-то его? Мага то есть?
Капельдинеры не знают! Билетная кассирша наморщила лоб, ду мала, думала, наконец сказала:
– Кажись, Во… Воланд.
Опять «кажись»! А может, и не Воланд. А может, и Фаланд. Звони ли в иностранное бюро. Ни о маге, ни о каком Фаланде даже не слы хали, никакой маг не приезжал.
А тут еще с квартиры Лиходеева вернулись, сообщили, что ника кой артист там не поселялся, да и Лиходеева самого вчера уже не бы ло, а Груня, говорила соседка Аннушка, уехала в деревню под Воро неж к папане в отпуск. Аннушка тут же
