спрашивается, зачем Мои сею понадобилось на гору лезть, чтобы с ним беседовать? Превос ходнейшим образом он мог с ним и внизу поговорить.
В это время и показался в аллее гражданин. Откуда он вышел? В этом-то весь и вопрос. Но и я на него ответить не могу. Товарищу Курочкину удалось установить
НИКОГДА НЕ РАЗГОВАРИВАЙТЕ С НЕИЗВЕСТНЫМИ
В час заката на Патриарших прудах появились двое мужчин. Один из них лет тридцати пяти, одет в дешевенький заграничный костюм. Лицо имел гладко выбритое, а голову со значительной плешью. Дру гой был лет на десять моложе первого. Этот был в блузе, носящей не лепое название «толстовка», и в тапочках на ногах. На голове у него была кепка.
Оба изнывали от жары. У второго, не догадавшегося снять кепку, пот буквально струями тек по грязным щекам, оставляя светлые по лосы на коричневой коже…
Первый был не кто иной, как товарищ Михаил Александрович Берлиоз, секретарь Всемирного объединения писателей (Всемиописа) и редактор всех московских толстых художественных журна лов, а спутник его – Иван Николаевич Попов, известный поэт, пишу щий под псевдонимом Бездомный.
Оба, как только прошли решетку прудов, первым долгом броси лись к будочке, на которой была надпись: «Всевозможные прохлади тельные напитки». Руки у них запрыгали, глаза стали молящими. У будочки не было ни одного человека.
Да, следует отметить первую странность этого вечера. Не только у будочки, но и во всей аллее не было никого. В тот час, когда солнце в пыли, в дыму и грохоте садится в Цыганские Грузины, когда все живущее жадно ищет воды, клочка зелени, ку стика травинки, когда раскаленные плиты города отдают жар, когда у собак языки висят до земли, в аллее не было ни одного че ловека. Как будто нарочно все было сделано, чтобы не оказалось свидетелей.
– Нарзану, – сказал товарищ Берлиоз, обращаясь к женским бо сым ногам, стоящим на прилавке.
Ноги спрыгнули тяжело на ящик, а оттуда на пол.
– Нарзану нет, – сказала женщина в будке.
– Ну, боржому, – нетерпеливо попросил Берлиоз.
– Нет боржому, – ответила женщина.
– Так что же у вас есть? – раздраженно спросил Бездомный и тут же испугался – а ну как женщина ответит, что ничего нет.
Но женщина ответила:
– Фруктовая есть.
– Давай, давай, давай, – сказал Бездомный. Откупорили фрукто вую – и секретарь, и поэт припали к стаканам. Фруктовая пахла оде колоном и конфетами. Друзей прошиб пот. Их затрясло. Они огляну лись и тут же поняли, насколько истомились, пока дошли с площади Революции до Патриарших. Затем они стали икать. Икая, Бездом ный справился о папиросах, получил ответ, что их нет и что спичек тоже нет.
Икая, Бездомный пробурчал что-то вроде – «сволочь эта фрукто вая» – и путники вышли в аллею. Фруктовая ли помогла или зелень старых лип, но только им стало легче. И оба они поместились на ска мье лицом к застывшему зеленому пруду. Кепку и тут Бездомный снять не догадался, и пот в тени стал высыхать на нем.
И тут произошло второе странное обстоятельство, касающееся одного Михаила Александровича. Во-первых, внезапно его охватила тоска. Ни с того ни с сего. Как бы черная рука протянулась и сжала его сердце. Он оглянулся, побледнел, не понимая в чем дело. Он вы тер пот платком, подумал: «Что же это меня тревожит? Я переуто мился. Пора бы мне, в сущности говоря, в Кисловодск…»
Не успел он это подумать, как воздух перед ним сгустился совер шенно явственно и из воздуха соткался застойный и прозрачный тип вида довольно странного. На маленькой головке жокейская кеп ка, клетчатый воздушный пиджачок, и росту он в полторы сажени, и худой, как селедка, морда глумливая.
Какие бы то ни было редкие явления Михал Александровичу попадались редко. Поэтому прежде всего он решил, что этого не может быть, и вытаращил глаза. Но это могло быть, потому что длинный жокей качался перед ним и влево и вправо. «Кисло водск… жара… удар?!» – подумал товарищ Берлиоз и уже в ужасе прикрыл глаза. Лишь только он их вновь открыл, с облегчением убедился в том, что быть действительно не может: сделанный из воздуха клетчатый растворился. И черная рука тут же отпустила сердце.
– Фу, черт, – сказал Берлиоз, – ты знаешь, Бездомный, у меня сейчас от жары едва удар не сделался. Даже что-то вроде галлюцина ций было… Ну-с, итак.
И тут, еще раз обмахнувшись платком, Берлиоз повел речь, по-ви димому, прерванную питьем фруктовой и иканием.
Речь эта шла об Иисусе Христе. Дело в том, что Михаил Алек сандрович заказывал Ивану Николаевичу большую антирелигиоз ную поэму для очередной книжки журнала. Во время путешествия с площади Революции на Патриаршие пруды редактор и рассказы вал поэту о тех положениях, которые должны были лечь в основу поэмы.
Следует признать, что редактор был образован. В речи его, как пузыри на воде, вскакивали имена не только Штрауса и Ренана, но и историков Филона, Иосифа Флавия и Тацита.
Поэт слушал редактора со вниманием и лишь изредка икал вне запно, причем каждый раз тихонько ругал фруктовую непечатными словами.
Где-то за спиной друзей грохотала и выла Садовая, по Бронной мимо Патриарших проходили трамваи и пролетали грузовики, по дымая тучи белой пыли, а в аллее опять не было никого.
Дело между тем выходило дрянь: кого из историков ни возьми, яс но становилось каждому грамотному человеку, что Иисуса Христа никакого на свете не было. Таким образом, человечество в течение огромного количества лет пребывало в заблуждении и частично бу дущая поэма Бездомного должна была послужить великому делу ос вобождения от заблуждения.
Меж тем товарищ Берлиоз погрузился в такие дебри, в которые может отправиться, не рискуя в них застрять, только очень начитан ный человек. Соткался в воздухе, который стал по счастью немного свежеть, над прудом египетский бог Озирис, и вавилонский Таммуз, появился пророк Иезикииль, а за Таммузом – Мардук, а уж за этим совсем странный и сделанный к тому же из теста божок Вицлипуцли.
И тут-то в аллею и вышел человек. Нужно сказать, что три учреж дения впоследствии, когда уже, в сущности, было поздно, представи ли свои сводки с описанием этого человека. Сводки эти не могут не вызвать изумления. Так, в одной из них сказано, что человек этот был маленького росту, имел зубы золотые и хромал на правую ногу. В другой сказано, что человек этот был росту громадного, коронки имел платиновые и хромал на левую ногу. А в третьей, что особых примет у человека не было. Поэтому приходится признать, что ни одна из этих сводок не годится.
Во-первых, он ни на одну ногу не хромал. Росту был высокого, а коронки с правой стороны у него были платиновые, а с левой – зо лотые. Одет он был так: серый дорогой костюм, серые туфли загра ничные, на голове берет, заломленный на правое ухо, на руках серые перчатки. В руках нес трость с золотым набалдашником. Гладко вы брит. Рот кривой. Лицо загоревшее. Один глаз черный, другой зеле ный. Один глаз выше другого. Брови черные. Словом – иностранец.
Иностранец прошел мимо скамейки, на которой сидели поэт и редактор, причем бросил на них косой беглый взгляд.
«Немец», – подумал Берлиоз.
«Англичанин, – подумал Бездомный. – Ишь, сволочь, и не жарко ему в перчатках».
Иностранец, которому точно не было жарко, остановился и вдруг уселся на соседней скамейке. Тут он окинул взглядом дома, окаймля ющие пруды, и видно стало, что, во-первых, он видит это место впервые, а во-вторых, что оно его заинтересовало.
Часть окон в верхних этажах пылала ослепительным пожаром, а в нижних тем временем окна погружались в тихую предвечернюю темноту.
Меж тем с соседней скамейки потоком лилась речь Берлиоза.
– Нет ни одной восточной религии, в которой бог не родился бы от непорочной девы. Разве в Египте Изида не родила Горуса? А Будда в Индии? Да, наконец, в Греции Афина-Паллада – Аполлона? И я те бе советую…
Но тут Михаил Александрович прервал речь.
Иностранец вдруг поднялся со своей скамейки и направился к со беседникам. Те поглядели на него изумленно.
– Извините меня, пожалуйста, что, не будучи представлен вам, позволил себе подойти к вам, – заговорил иностранец с легким ак центом, – но предмет вашей беседы ученой столь интересен…
Тут иностранец вежливо снял берет и друзьям ничего не остава лось, как пожать иностранцу руку, с которой он очень умело сдернул перчатку.
«Скорее швед», – подумал Берлиоз.
«Поляк», – подумал Бездомный.
Нужно добавить, что на Бездомного иностранец с первых же слов произвел отвратительное впечатление, а Берлиозу, наоборот, очень понравился.
– С великим интересом я услышал, что вы отрицаете существова ние Бога? – сказал иностранец, усевшись рядом с Берлиозом. – Не ужели вы атеисты?
– Да, мы атеисты, – ответил товарищ Берлиоз.
– Ах, ах, ах! – воскликнул неизвестный иностранец и так впился в атеистов глазами, что тем даже стало неловко.
– Впрочем, в нашей стране это неудивительно, – вежливо объяс нил Берлиоз, – большинство нашего населения сознательно и давно уже перестало верить сказкам о Боге. – Улыбнувшись, он приба вил: – Мы не встречаем надобности в этой гипотезе.
– Это изумительно интересно! – воскликнул иностранец. – Изу мительно.
«Он и не швед», – подумал Берлиоз.
«Где это он так насобачился говорить по-русски?» – подумал Без домный и нахмурился. Икать он перестал, но ему захотелось курить.
– Но позвольте вас спросить, как же быть с доказательствами бы тия, доказательствами, коих существует ровно пять? – осведомился иностранец
