испугал…
Да, это внезапное появление могло испугать кого угодно, и тем не менее в то же время оно являлось большою радостью: высунулся хоть один кончик в этом запутанном деле.
– Ну, говори же скорей! Ну! Ну! – прохрипел Римский, цепляясь за этот кончик. – Что все это значит?!
– Прости, пожалуйста, – глухим голосом отозвался вошедший, закрывая дверь, – я думал, что ты уже ушел.
Й Варенуха, не снимая кепки, прошел к креслу и сел по другую сторону стола.
Надо сказать, что в ответе Варенухи обозначилась легонькая странность, которая сразу кольнула финдиректора, в чувствительнос ти своей могущего поспорить с сейсмографом любой из лучших станций мира. Как же так? Зачем же Варенуха шел в кабинет финди ректора, ежели полагал, что его там нету? Ведь у него есть свой ка бинет. Это – раз. А второе: из какого бы входа Варенуха ни вошел в здание, он неизбежно должен был встретить одного из ночных де журных, а тем всем было объявлено, что Григорий Данилович на не которое время задержится в своем кабинете.
Но долго по поводу этой странности финдиректор не стал раз мышлять. Не до того было.
– Почему же ты не позвонил? Что означает вся эта петрушка с Ялтой?
– Ну, то, что я и говорил,-причмокнув, как будто его беспокоил боль ной зуб, ответил администратор, – нашли его в трактире в Пушкине.
– Как в Пушкине?! Это под Москвой? А телеграммы из Ялты?!
– Какая там, к черту, Ялта! Напоил пушкинского телеграфиста, и начали оба безобразничать, в том числе посылать телеграммы с пометкой «Ялта».
– Ага… Ага… Ну ладно, ладно… – не проговорил, а как бы пропел Римский. Глаза его засветились желтеньким светом. В голове сложи лась праздничная картина позорного снятия Степы с работы. Осво бождение! Долгожданное освобождение финдиректора от этого бедствия в лице Лиходеева! А может, Степан Богданович добьется чего-нибудь и похуже снятия… – Подробности! – сказал Римский, стукнув пресс-папье по столу.
И Варенуха начал рассказывать подробности. Лишь только он явился туда, куда был отправлен финдиректором, его немедленно приняли и выслушали внимательнейшим образом. Никто, конечно, и мысли не допустил о том, что Степа может быть в Ялте. Все сейчас же согласились с предположением Варенухи, что Лиходеев, конеч но, в пушкинской «Ялте».
– Где же он сейчас? – перебил администратора взволнованный финдиректор.
– Ну, где же ему быть, – ответил, криво ухмыльнувшись, админи стратор, – натурально, в вытрезвителе.
– Ну, ну! Ай, спасибо!
А Варенуха продолжал свое повествование. И чем больше он по вествовал, тем ярче перед финдиректором разворачивалась длин нейшая цепь лиходеевских хамств и безобразий, и всякое последую щее звено в этой цепи было хуже предыдущего. Чего стоила хотя бы пьяная пляска в обнимку с телеграфистом на лужайке перед пушкин ским телеграфом под звуки какой-то праздношатающейся гармони ки! Гонка за какими-то гражданками, визжащими от ужаса! Попытка подраться с буфетчиком в самой «Ялте»! Разбрасывание зеленого лу ка по полу той же «Ялты». Разбитие восьми бутылок белого сухого «Ай-Даниля». Поломка счетчика у шофера такси, не пожелавшего подать Степе машину. Угроза арестовать граждан, пытавшихся пре кратить Степины паскудства… Словом, темный ужас!
Степа был хорошо известен в театральных кругах Москвы, и все знали, что человек этот не подарочек. Но все-таки то, что рассказы вал администратор про него, даже и для Степы было чересчур. Да, чересчур. Даже очень чересчур…
Колючие глаза Римского через стол врезались в лицо администра тора, и чем дальше тот говорил, тем мрачнее становились эти глаза. Чем жизненнее и красочнее становились те гнусные подробности, которыми уснащал свою повесть администратор, тем менее верил рассказчику финдиректор. Когда же Варенуха сообщил, что Степа распоясался до того, что пытался оказать сопротивление тем, кто приехал за ним, чтобы вернуть его в Москву, финдиректор уже твер до знал, что все, что рассказывает ему вернувшийся в полночь адми нистратор, все – ложь! Ложь от первого до последнего слова.
Варенуха не ездил в Пушкино, и самого Степы в Пушкине тоже не было. Не было пьяного телеграфиста, не было разбитого стекла в трактире, Степу не вязали веревками… – ничего этого не было.
Лишь только финдиректор утвердился в мысли, что администра тор ему лжет, страх пополз по его телу, начиная с ног, и дважды опять-таки почудилось финдиректору, что потянуло по полу гнилой малярийной сыростью. Ни на мгновение не сводя глаз с администра тора, как-то странно корчившегося в кресле, все время стремящего ся не выходить из-под голубой тени настольной лампы, как-то удиви тельно прикрывавшегося якобы от мешающего ему света лампочки газетой, – финдиректор думал только об одном, что же значит все это? Зачем так нагло лжет ему в пустынном и молчащем здании слиш ком поздно вернувшийся к нему администратор? И сознание опаснос ти, неизвестной, но грозной опасности, начало томить душу финдиректора. Делая вид, что не замечает уверток администратора и фоку сов его с газетой, финдиректор рассматривал его лицо, почти уже не слушая того, что плел Варенуха. Было кое-что, что представлялось еще более необъяснимым, чем неизвестно зачем выдуманный кле ветнический рассказ о похождениях в Пушкине, и это что-то было изменением во внешности и в манерах администратора.
Как тот ни натягивал утиный козырек кепки на глаза, чтобы бро сить тень на лицо, как ни вертел газетным листом, – финдиректору удалось рассмотреть громадный синяк с правой стороны лица у са мого носа. Кроме того, полнокровный обычно администратор был теперь бледен меловой нездоровою бледностью, а на шее у него в душную ночь зачем-то было наверчено старенькое полосатое каш не. Если же к этому прибавить появившуюся у администратора за время его отсутствия отвратительную манеру присасывать и при чмокивать, резкое изменение голоса, ставшего глухим и грубым, вороватость и трусливость в глазах, – можно было смело сказать, что Иван Савельевич Варенуха стал неузнаваем.
Что-то еще жгуче беспокоило финдиректора, но что именно, он не мог понять, как ни напрягал воспаленный мозг, сколько ни всмат ривался в Варенуху. Одно он мог утверждать, что было что-то неви данное, неестественное в этом соединении администратора с хоро шо знакомым креслом.
– Ну, одолели наконец, погрузили в машину, – гудел Варенуха, выглядывая из-за листа и ладонью прикрывая синяк.
Римский вдруг протянул руку и как бы машинально ладонью, в то же время поигрывая пальцами по столу, нажал пуговку электрическо го звонка и обмер. В пустом здании непременно был бы слышен рез кий сигнал. Но этого сигнала не последовало, и пуговка безжизненно погрузилась в доску стола. Пуговка была мертва, звонок испорчен.
Хитрость финдиректора не ускользнула от Варенухи, который спросил, передернувшись, причем в глазах его мелькнул явный злоб ный огонь:
– Ты чего звонишь?
– Машинально, – глухо ответил финдиректор, отдернул руку и, в свою очередь, нетвердым голосом спросил: – Что это у тебя на лице?
– Машину занесло, ударился об ручку двери, – ответил Варенуха, отводя глаза.
«Лжет!» – воскликнул мысленно финдиректор. И тут вдруг его глаза округлились и стали совершенно безумными, и он уставился в спинку кресла.
Сзади кресла, на полу, лежали две перекрещенные тени, одна по гуще и почернее, другая слабая и серая. Отчетливо была видна на по лу теневая спинка кресла и его заостренные ножки, но над спинкою на полу не было теневой головы Варенухи, равно как под ножками не было ног администратора.
«Он не отбрасывает тени!» – отчаянно мысленно вскричал Рим ский. Его ударила дрожь.
Варенуха воровато оглянулся, следуя безумному взору Римского, за спинку кресла и понял, что он открыт.
Он поднялся с кресла (то же сделал и финдиректор) и отступил от стола на шаг, сжимая в руках портфель.
– Догадался, проклятый! Всегда был смышлен, – злобно ухмыль нувшись совершенно в лицо финдиректору, проговорил Варенуха, неожиданно отпрыгнул от кресла к двери и быстро двинул вниз пу говку английского замка. Финдиректор отчаянно оглянулся, отсту пая к окну, ведущему в сад, и в этом окне, заливаемом луною, увидел прильнувшее к стеклу лицо голой девицы и ее голую руку, просунув шуюся в форточку и старающуюся открыть нижнюю задвижку. Верх няя уже была открыта.
Римскому показалось, что свет в настольной лампе гаснет и что письменный стол наклоняется. Римского окатило ледяной волной, но, к счастью для себя, он превозмог себя и не упал. Остатка его сил хватило на то, чтобы шепнуть, но не крикнуть:
– Помогите…
Варенуха, карауля дверь, подпрыгивал возле нее, подолгу застре вая в воздухе и качаясь в нем. Скрюченными пальцами он махал в сторону Римского, шипел, чмокал, подмигивал девице в окне.
Та заспешила, всунула рыжую голову в форточку, вытянула сколь ко могла руку, ногтями начала царапать нижний шпингалет и потря сать раму. Рука ее стала удлиняться, как резиновая, и покрылась трупной зеленью. Наконец зеленые пальцы мертвой обхватили го ловку шпингалета, повернули ее, и рама стала открываться. Римский слабо вскрикнул, прислонился к стене и портфель выставил вперед, как щит. Он понимал, что пришла его гибель.
Рама широко распахнулась, но вместо ночной свежести и арома та лип в комнату ворвался запах погреба. Покойница вступила на по доконник. Римский отчетливо видел пятна тления на ее груди.
И в это время радостный неожиданный крик петуха долетел из са да, из того низкого здания за тиром, где содержались птицы, участ вовавшие в программах. Горластый дрессированный петух трубил, возвещая, что к Москве с
