востока катится рассвет.
Дикая ярость исказила лицо девицы, она испустила хриплое руга тельство, а Варенуха у дверей взвизгнул и обрушился из воздуха на пол.
Крик петуха повторился, девица щелкнула зубами, и рыжие ее во лосы поднялись дыбом. С третьим криком петуха она повернулась и вылетела вон. И вслед за нею, подпрыгнув и вытянувшись горизон тально в воздухе, напоминая летящего купидона, выплыл медленно в окно через письменный стол Варенуха.
Седой как снег, без единого черного волоса, старик, который не давно еще был Римским, подбежал к двери, отстегнул пуговку, от крыл дверь и кинулся бежать по темному коридору. У поворота на ле стницу он, стеная от страха, нащупал выключатель, и лестница осве тилась. На лестнице трясущийся, дрожащий старик упал, потому что ему показалось, что на него сверху мягко обрушился Варенуха.
Сбежав вниз, Римский увидел дежурного, заснувшего на стуле у кассы в вестибюле. Римский прокрался мимо него на цыпочках и выскользнул в главную дверь. На улице ему стало несколько легче. Он настолько пришел в себя, что, хватаясь за голову, сумел сообра зить, что шляпа его осталась в кабинете.
Само собой разумеется, что за нею он не вернулся, а, задыхаясь, побежал через широкую улицу на противоположный угол у кино театра, возле которого маячил красноватый тусклый огонек. Через минуту он был уже возле него. Никто не успел перехватить машину.
– К курьерскому ленинградскому, дам на чай, – тяжело дыша и держась за сердце, проговорил старик.
– В гараж еду, – с ненавистью ответил шофер и отвернулся.
Тогда Римский расстегнул портфель, вытащил оттуда пятьдесят рублей и протянул их сквозь открытое переднее окно шоферу.
Через несколько мгновений дребезжащая машина, как вихрь, ле тела по кольцу Садовой. Седока трепало на сиденье, и в осколке зер кала, повешенного перед шофером, Римский видел то радостные шоферские глаза, то безумные свои.
Выскочив из машины перед зданием вокзала, Римский крикнул первому попавшемуся человеку в белом фартуке и с бляхой:
– Первую категорию, один, тридцать дам, – комкая, он вынимал из портфеля червонцы, – нет первой – вторую, если нету – бери же сткий.
Человек с бляхой, оглядываясь на светящиеся часы, рвал из рук у Римского червонцы.
Через пять минут из-под стеклянного купола вокзала исчез курьер ский и начисто пропал в темноте. С ним вместе пропал и Римский.
Глава 15 СОН НИКАНОРА ИВАНОВИЧА
Нетрудно догадаться, что толстяк с багровой физиономией, которо го поместили в клинике в комнате № 119, был Никанор Иванович Босой.
Попал он, однако, к профессору Стравинскому не сразу, а предва рительно побывав в другом месте.
От другого этого места у Никанора Ивановича осталось в воспо минании мало чего. Помнился только письменный стол, шкаф и диван.
Там с Никанором Ивановичем, у которого перед глазами как-то мутилось от приливов крови и душевного возбуждения, вступили в разговор, но разговор вышел какой-то странный, путаный, а вер нее сказать, совсем не вышел.
Первый же вопрос, который был задан Никанору Ивановичу, был таков:
– Вы Никанор Иванович Босой, председатель домкома номер триста два-бис по Садовой?
На это Никанор Иванович, рассмеявшись страшным смехом, ответил буквально так:
– Я Никанор, конечно, Никанор! Но какой же я к шуту председа тель!
– То есть как? – спросили у Никанора Ивановича, прищури ваясь.
– А так, – ответил он, – что ежели я председатель, то я сразу дол жен был установить, что он нечистая сила! А то что же это? Пенсне треснуло… весь в рванине… Какой же он может быть переводчик у иностранца!
– Про кого говорите? – спросили у Никанора Ивановича.
– Коровьев! – вскричал Никанор Иванович. – В пятидесятой квартире у нас засел! Пишите: Коровьев. Его немедленно надо изло вить! Пишите: шестое парадное, там он.
– Откуда валюту взял? – задушевно спросили у Никанора Ивано вича.
– Бог истинный, бог всемогущий, – заговорил Никанор Ивано вич, – все видит, а мне туда и дорога. В руках никогда не держал и не подозревал, какая такая валюта! Господь меня наказует за скверну мою, – с чувством продолжал Никанор Иванович, то застегивая ру башку, то расстегивая, то крестясь, – брал! Брал, но брал нашими, советскими! Прописывал за деньги, не спорю, бывало. Хорош и наш секретарь Пролежнев, тоже хорош! Прямо скажем, все воры в домо управлении. Но валюты я не брал!
На просьбу не валять дурака, а рассказать, как попали доллары в вентиляцию, Никанор Иванович стал на колени и качнулся, рас крывая рот, как бы желая проглотить паркетную шашку.
– Желаете, – промычал он, – землю буду есть, что не брал? А Ко ровьев – он черт!
Всякому терпению положен предел, и за столом уже повысили го лос, намекнули Никанору Ивановичу, что ему пора заговорить на че ловеческом языке.
Тут комнату с этим самым диваном огласил дикий рев Никанора Ивановича, вскочившего с колен:
– Вон он! Вон он за шкафом! Вот ухмыляется! И пенсне его… Держите его! Окропить помещение!
Кровь отлила от лица Никанора Ивановича, он, дрожа, крестил воздух, метался к двери и обратно, запел какую-то молитву и, нако нец, понес полную околесину.
Стало совершенно ясно, что Никанор Иванович ни к каким раз говорам не пригоден. Его вывели, поместили в отдельной комнате, где он несколько поутих и только молился и всхлипывал.
На Садовую, конечно, съездили и в квартире № 50 побывали. Но никакого Коровьева там не нашли, и никакого Коровьева никто в доме не знал и не видел. Квартира, занимаемая покойным Берлио зом и уехавшим в Ялту Лиходеевым, была пуста, и в кабинете мирно висели никем не поврежденные сургучные печати на шкафах. С тем и уехали с Садовой, причем с уехавшими отбыл растерянный и по давленный секретарь домоуправления Пролежнев.
Вечером Никанор Иванович был доставлен в клинику Стравин ского. Там он повел себя настолько беспокойно, что ему пришлось сделать впрыскивание по рецепту Стравинского, и лишь после полу ночи Никанор Иванович уснул в 119-й комнате, изредка издавая тя желое страдальческое мычание.
Но чем далее, тем легче становился его сон. Он перестал воро чаться и стонать, задышал легко и ровно, и его оставили одного.
Тогда Никанора Ивановича посетило сновидение, в основе которо го, несомненно, были его сегодняшние переживания. Началось с того, что Никанору Ивановичу привиделось, будто бы какие-то люди с золо тыми трубами в руках подводят его, и очень торжественно, к большим лакированным дверям. У этих дверей спутники сыграли будто бы туш Никанору Ивановичу, а затем гулкий бас с небес весело сказал:
– Добро пожаловать, Никанор Иванович! Сдавайте валюту!
Удивившись крайне, Никанор Иванович увидел над собою чер ный громкоговоритель.
Затем он почему-то очутился в театральном зале, где под золоче ным потолком сияли хрустальные люстры, а на стенах кенкеты. Все было как следует, как в небольшом по размерам, но очень богатом те атре. Имелась сцена, задернутая бархатным занавесом, по темновишневому фону усеянным, как звездочками, изображениями золо тых увеличенных десяток, суфлерская будка и даже публика.
Удивило Никанора Ивановича то, что вся эта публика была одно го пола – мужского, и вся почему-то с бородами. Кроме того, поража ло, что в театральном зале не было стульев и вся эта публика сидела на полу, великолепно натертом и скользком.
Конфузясь в новом и большом обществе, Никанор Иванович, по мявшись некоторое время, последовал общему примеру и уселся на паркете по-турецки, примостившись между каким-то рыжим здоро вяком-бородачом и другим, бледным и сильно заросшим граждани ном. Никто из сидящих не обратил внимания на новоприбывшего зрителя.
Тут послышался мягкий звон колокольчика, свет в зале потух, за навес разошелся, и обнаружилась освещенная сцена с креслом, сто ликом, на котором был золотой колокольчик, и с глухим черным бархатным задником.
Из кулис тут вышел артист в смокинге, гладко выбритый и приче санный на пробор, молодой и с очень приятными чертами лица. Публика в зале оживилась, и все повернулись к сцене. Артист подо шел к будке и потер руки.
– Сидите? – спросил он мягким баритоном и улыбнулся залу.
– Сидим, сидим, – хором ответили ему из зала тенора и басы.
– Гм… – заговорил задумчиво артист, – и как вам не надоест, я не понимаю? Все люди как люди, ходят сейчас по улицам, наслаждают ся весенним солнцем и теплом, а вы здесь на полу торчите в душном зале! Неужто программа такая интересная? Впрочем, что кому нра вится, – философски закончил артист.
Затем он переменил и тембр голоса и интонации и весело и звуч но объявил:
– Итак, следующим номером нашей программы – Никанор Ива нович Босой, председатель домового комитета и заведующий диети ческой столовкой. Попросим Никанора Ивановича!
Дружный аплодисмент был ответом артисту. Удивленный Ника нор Иванович вытаращил глаза, а конферансье, закрывшись рукою от света рампы, нашел его взором среди сидящих и ласково поманил его пальцем на сцену. И Никанор Иванович, не помня как, оказался на сцене. В глаза ему снизу и спереди ударил свет цветных ламп, от чего сразу провалился в темноту зал с публикой.
– Ну-с, Никанор Иванович, покажите нам пример, – задушевно заговорил молодой артист, – и сдавайте валюту.
Наступила тишина. Никанор Иванович перевел дух и тихо заго ворил:
– Богом клянусь, что…
Но не успел он произнести эти слова, как весь зал разразился кри ками негодования. Никанор Иванович растерялся и умолк.
–
