Пилат, – я ведь совсем и забыл! Ведь я вам должен!..
Гость изумился.
– Право, прокуратор, вы мне ничего не должны.
– Ну как же нет! При въезде моем в Ершалаим, помните, толпа ни щих… я еще хотел швырнуть им деньги, а у меня не было, и я взял у вас.
– О прокуратор, это какая- нибудь безделица!
– И о безделице надлежит помнить.
Тут Пилат обернулся, поднял плащ, лежащий на кресле сзади не го, вынул из-под него кожаный мешок и протянул его гостю. Тот по клонился, принимая его, и спрятал под плащ.
– Я жду, – заговорил Пилат, – доклада о погребении, а также и по этому делу Иуды из Кириафа сегодня же ночью, слышите, Афраний, сегодня. Конвою будет дан приказ будить меня, лишь только вы по явитесь. Я жду вас.
– Имею честь, – сказал начальник тайной службы и, повернувшись, пошел с балкона. Слышно было, как он хрустел, проходя по мокрому песку площадки, потом послышался стук его сапог по мрамору меж львов, потом срезало его ноги, туловище, и наконец пропал и капюшон. Тут только прокуратор увидел, что солнца уже нет и пришли сумерки.
Глава 26 ПОГРЕБЕНИЕ
Может быть, эти сумерки и были причиною того, что внешность прокуратора резко изменилась. Он как будто на глазах постарел, сгорбился и, кроме того, стал тревожен. Один раз он оглянулся и почему-то вздрогнул, бросив взгляд на пустое кресло, на спинке кото рого лежал плащ. Приближалась праздничная ночь, вечерние тени играли свою игру, и, вероятно, усталому прокуратору померещи лось, что кто-то сидит в пустом кресле. Допустив малодушие – поше велив плащ, прокуратор оставил его и забегал по балкону, то поти рая руки, то подбегая к столу и хватаясь за чашу, то останавливаясь и начиная бессмысленно глядеть в мозаику пола, как будто пытаясь прочесть в ней какие-то письмена.
За сегодняшний день уже второй раз на него пала тоска. Потирая висок, в котором от адской утренней боли осталось только тупое, не много ноющее воспоминание, прокуратор все силился понять, в чем причина его душевных мучений. И быстро он понял это, но поста рался обмануть себя. Ему ясно было, что сегодня днем он что-то без возвратно упустил и теперь он упущенное хочет исправить какимито мелкими и ничтожными, а главное, запоздавшими действиями. Обман же самого себя заключался в том, что прокуратор старался внушить себе, что действия эти, теперешние, вечерние, не менее важны, чем утренний приговор. Но это очень плохо удавалось про куратору.
На одном из поворотов он круто остановился и свистнул. В ответ на этот свист в сумерках загремел низкий лай, и из сада выскочил на балкон гигантский остроухий пес серой шерсти, в ошейнике с золо чеными бляшками.
– Банга, Банга, – слабо крикнул прокуратор.
Пес поднялся на задние лапы, а передние опустил на плечи свое му хозяину, так что едва не повалил на пол, и лизнул его в щеку. Про куратор сел в кресло, Банга, высунув язык и часто дыша, улегся у ног хозяина, причем радость в глазах пса означала, что кончилась гроза, единственное в мире, чего боялся бесстрашный пес, а также и то, что он опять тут, рядом с тем человеком, которого любил, уважал и считал самым могучим в мире, повелителем всех людей, благодаря которому и самого себя пес считал существом привилегированным, высшим и особенным. Но, улегшись у ног и даже не глядя на своего хозяина, а глядя в вечереющий сад, пес сразу понял, что хозяина его постигла беда. Поэтому он переменил позу, поднялся, зашел сбоку и передние лапы и голову положил на колени прокуратору, вымазав полы плаща мокрым песком. Вероятно, действия Банги должны бы ли означать, что он утешает своего хозяина и несчастье готов встре тить вместе с ним. Это он пытался выразить и в глазах, скашиваемых к хозяину, и в насторожившихся навостренных ушах. Так оба они, и пес и человек, любящие друг друга, встретили праздничную ночь на балконе.
В это время гость прокуратора находился в больших хлопотах. По кинув верхнюю площадку сада перед балконом, он по лестнице спус тился на следующую террасу сада, повернул направо и вышел к казар мам, расположенным на территории дворца. В этих казармах и были расквартированы те две кентурии, которые пришли вместе с проку ратором на праздники в Ершалаим, а также тайная стража прокурато ра, командовал которой этот самый гость. Гость провел в казармах немного времени, не более десяти минут, но по прошествии этих десяти минут со двора казарм выехали три повозки, нагруженные шанцевым инструментом и бочкой с водою. Повозки сопровождали пятнадцать человек в серых плащах, верховые. В сопровождении их повозки выехали с территории дворца через задние ворота, взяли на запад, вышли из ворот в городской стене и пошли по тропинке спер ва на Вифлеемскую дорогу, а потом по ней на север, дошли до пере крестка у Хевронских ворот и тогда двинулись по Яффской дороге, по которой днем проходила процессия с осужденными на казнь. В это время уже было темно и на горизонте показалась луна.
Вскорости после того, как уехали повозки с сопровождающей их командой, отбыл с территории дворца верхом и гость прокуратора, переодевшийся в темный поношенный хитон. Гость направился не за город, а в город. Через некоторое время его можно было видеть подъезжающим к крепости Антония, расположенной на севере и в непосредственной близости от великого храма. В крепости гость также пробыл очень недолго, а затем след его обнаружился в Ниж нем Городе, в кривых его и путаных улицах. Сюда гость приехал уже верхом на муле.
Хорошо знавший город гость легко разыскал ту улицу, которая ему была нужна. Она носила название Греческой, так как на ней по мещалось несколько греческих лавок, в том числе одна, в которой торговали коврами. Именно у этой лавки гость остановил своего му ла, слез и привязал его к кольцу у ворот. Лавка была уже заперта. Гость вошел в калитку, находившуюся рядом со входом в лавку, и по пал в квадратный небольшой дворик, покоем обставленный сарая ми. Повернув во дворе за угол, гость оказался у каменной террасы жилого дома, увитой плющом, и осмотрелся. И в домике и в сараях было темно, еще не зажигали огня. Гость негромко позвал:
– Низа!
На зов этот заскрипела дверь, и в вечернем полумраке на террас ке появилась молодая женщина без покрывала. Она склонилась над перилами терраски, тревожно всматриваясь, желая узнать, кто при шел. Узнав пришельца, она приветливо заулыбалась ему, закивала го ловой, махнула рукой.
– Ты одна? – негромко по-гречески спросил Афраний.
– Одна, – шепнула женщина на террасе. – Муж утром уехал в Ке сарию. – Тут женщина оглянулась на дверь и шепотом добавила: – Но служанка дома. – Тут она сделала жест, означающий – «входи те». Афраний оглянулся и вступил на каменные ступени. После этого и женщина и он скрылись внутри домика.
У этой женщины Афраний пробыл совсем уже недолго – никак не более минут пяти. После этого он покинул дом и террасу, пониже опустил капюшон на глаза и вышел на улицу. В домах в это время уже зажигали светильники, предпраздничная толчея была еще очень ве лика, и Афраний на своем муле потерялся в потоке прохожих и всад ников. Дальнейший путь его никому не известен.
Женщина же, которую Афраний называл Низа, оставшись одна, начала переодеваться, причем очень спешила. Но как ни трудно было ей разыскивать нужные ей вещи в темной комнате, светильника она не зажгла и служанку не вызывала. Лишь после того, как она бы ла готова и на голове у нее уже было темное покрывало, в домике по слышался ее голос:
– Если меня кто-нибудь спросит, скажи, что я ушла в гости к Энанте.
Послышалось ворчание старой служанки в темноте:
– К Энанте? Ох уж эта Энанта! Ведь запретил же муж ходить к ней! Сводница она, твоя Энанта! Вот скажу мужу…
– Ну, ну, ну, замолчи, – отозвалась Низа и, как тень, выскользну ла из домика. Сандалии Низы простучали по каменным плитам дво рика. Служанка с ворчанием закрыла дверь на террасу. Низа покину ла свой дом.
В это самое время из другого переулка в Нижнем Городе, пере улка изломанного, уступами сбегавшего к одному из городских прудов, из калитки неприглядного дома, слепой своей стороной выходящего в переулок, а окнами во двор, вышел молодой, с ак куратно подстриженной бородкой человек в белом чистом кефи, ниспадавшем на плечи, в новом праздничном голубом таллифе с кисточками внизу и в новеньких скрипящих сандалиях. Горбо носый красавец, принарядившийся для великого праздника, шел бодро, обгоняя прохожих, спешащих домой к праздничной тра пезе, смотрел, как загоралось одно окно за другим. Молодой че ловек направлялся по дороге, ведущей мимо базара ко дворцу первосвященника Каифы, расположенному у подножия храмово го холма.
Через некоторое время его можно было видеть входящим в воро та двора Каифы. А через некоторое время еще – покидающим этот двор.
После посещения дворца, в котором уже пылали светильники и факелы, в котором шла праздничная суета, молодой человек по шел еще бодрее, еще радостнее и заспешил обратно в Нижний Го род. На том самом углу, где улица вливалась в базарную площадь, в ки пении и толчее его обогнала как бы танцующей походкой идущая легкая женщина в черном покрывале, накинутом на самые глаза. Об гоняя молодого красавца, эта женщина на мгновение откинула по крывало повыше, метнула в сторону молодого человека взгляд, но не только не замедлила шага, а ускорила его, как будто бы пытаясь скрыться от того, кого она обогнала.
Молодой человек не только заметил эту женщину, нет, он узнал ее, а узнав, вздрогнул, остановился, в недоумении глядя ей в спину, и тотчас же пустился ее догонять. Едва не сбив с ног какого-то прохо жего с кувшином в руках, молодой человек догнал женщину и, тяже ло дыша от волнения, окликнул ее:
– Низа!
Женщина повернулась,
