преждевременно вернувшийся тот самый в бубенчиках, в каких-то странных полосатых не здешних, а очевидно, иностранных штанах в обтяжку. Рыжий.
Аннушка искусно сделала вид, что она сама по себе, состоит при своем бидоне и что разговаривать ей некогда, но рыжий ее остано вил словами:
– Отдавай подкову.
– Какую такую подкову? Никакой я подковы не знаю, – искусно ответила Аннушка и хотела отстранить рыжего.
Тот размахнулся и ударил Аннушку по уху с той стороны, что при ходилась у здорового глаза. Аннушка широко открыла рот, чтобы ис пустить вопль, но рыжий рукой, холодной, как поручень автобуса зи мой, и такой же твердой, сжал Аннушкино горло так, что прекратил ся доступ воздуха, и так подержал несколько секунд, а затем отпустил.
Набрав воздуху, Аннушка сказала, улыбнувшись:
– Подковочку? Сию минуту. Ваша подковочка? Я ее на лестнице нашла. Смотрю, лежит. Гвоздик, видно, выскочил. Я думала не ваша, а она ваша…
Получив подкову, иностранец пожал руку Аннушке и поблагода рил, выговаривая слова с иностранным акцентом:
– Я вам очень благодарен, мадам. Мне дорога эта подкова как па мять… Позвольте вам подарить на двести рублей бонов в торгсин.
8/1.34. Утро Отчаянно улыбаясь, Аннушка вскрикнула:
– Покорнейше благодарю! Мерси!
А иностранец в один мах взлетел на один марш, но, прежде чем окончательно смыться, крикнул Аннушке с площадки, но уже без ак цента:
– Ты, старая ведьма, если еще найдешь когда-нибудь чужую вещь, сдавай в милицию, а за пазуху не прячь.
Тут и исчез.
Чувствуя в голове звон и суматоху, Аннушка, по инерции продолжая улыбаться и шептать «мерси», пересчитала боны и выбежала на двор.
В девять часов утра Аннушка была у дверей торгсина на Смолен ском рынке. В девять с четвертью она купила на боны пахнущие ке росином 500 граммов чайной колбасы, пять метров ситца и многое другое еще.
В половину десятого ее арестовали.
С ПРИМУСОМ ПО МОСКВЕ
Никому не известно, где и почему разделилась компания злодеев, но свидетели утверждают, что примерно через минуту после того, как таинственная шайка покинула Садовую, Коровьева увидели в большом магазине торгсина на углу у Никитских ворот. Регент с большим достоинством вошел в зеркальные двери и приятно улыб нулся. Необыкновенно суровый мужчина, стоящий у дверей, прегра дил регенту путь и сказал:
– С котами, гражданин, в торгсин строжайше воспрещается.
Регент поглядел на него с достоинством и ответствовал:
– С какими котами? Я вас не понимаю!
Мужчина в удивлении вылупил глаза, не понимая, куда же девался черный кот с примусом в лапах, вошедший вместе с Коровьевым. Де лать было, однако, нечего, мужчина, дико улыбнувшись, пропустил Коровьева, а сам стал заглядывать во все закоулки, ища мерзавца ко та. Но нигде его не нашел и, пожимая плечами, опять утвердился на своем посту у выходных дверей.
В магазине торгсина было до того хорошо, что у всякого входяще го замирало сердце. Чего только не было в сияющих залах с зеркаль ными стеклами!
У самого входа налево за решетчатыми загородками сидели не приветливые мужчины и взвешивали на весах и кислотой пробова ли золотые вещи, которые совали им в окошечки разнообразно одетые дамы. Направо в кассах сидели девушки и выдавали орде ра. А далее чуть не до потолка громоздились апельсины, груши, яблоки. Возведены были причудливые башни из плиток шокола ду, целые строения из разноцветных коробок папирос, и играло солнышко на словах «Золотой ярлык» и «Ананасы экспортные». А далее прямо чудеса в решете. Лежала за стеклами толстая, как бревно, в тусклой чешуе поперек взрезанная семга двинская. В ка душках плавала селедка астраханская, грудами лежали блестящие коробки, и надпись свидетельствовала, что в них килька ревельская отборная. О сыре и говорить нечего, как мельничные жерно ва навален он был на прилавок, и, лишь проворный приказчик вон зился в него страшным ножом, он плакал, и жирные слезы стекали из его бесчисленных ноздрей.
Вскинешь взор, и кажется, что видишь сон. Массандровская маде ра, портвейн, херес, шампанское, словом, все вина, какие только мо жет потребовать самый прихотливый потребитель, все были тут в бутылках.
– Хороший магазин, – звучно сказал Коровьев, хотя никто и не интересовался его мнением и никто не просил его магазин этот хва лить. И тут же он подошел к фруктам.
– С котами нельзя, – в негодовании сказала белая женщина.
– Извиняюсь, где вы видите кота? – спросил Коровьев и приставил ладошку к уху, как тугоухий. Ж е н щ и н а моргнула глазами и отшатнулась. На том самом месте, где почудился ей черный кот на задних лапах, стоял толстяк в клетчатом с про дранным локтем, правда, с кошачьей рожей, но в кепке и с при мусом в руке.
– Почем мандарины? – осведомился Коровьев.
– 30 копеек кило, – ответила пораженная женщина.
– Жарко. Кушай, Бегемот, – пригласил Коровьев.
Спутник Коровьева передал примус Коровьеву, взял верхний ман дарин, облупил его в один взмах и тут же, чавкнув, сожрал его, а за тем принялся за второй.
Смертельный ужас поразил женщину.
– Вы с ума сошли! – закричала она. – Чек подавайте! Чек! – и уронила конфетные щипцы.
– Душенька, – задребезжал Коровьев, – не при валюте мы сего дня… Ну что поделаешь. Но клянусь вам, в следующий же раз и никак не позднее четырнадцатого отдадим. В кредит! – и о н подмигнул.
А Бегемот лапу сунул в шоколадную пирамиду, выдернул плитку, отчего вся пирамида рухнула. Женщина сделалась желтой, как батумский лимон, и пронзительно и тоскливо завыла:
– Палосич!
И не успел еще Бегемот прожевать шоколадку, как Павел Осипо вич возник у прилавка.
Утро 25/I.34 Он вмиг оценил положение и, не вступая ни в какие пререкания с Коровьевым или Бегемотом, воскликнул:
– Сверчков! Милицию!
Пронзительная трель у дверей ответила Палосичу. Приказчики бросили ножи и выставили лица из-за прилавков. Бегемот отступил к громадной кадке с надписью «Сельдь керченская» и запустил в нее лапу.
– Ты что делаешь, гад?! – вскричал приказчик в белом халате и котиковой шапке.
Трель повторилась.
Вечер 25/I.34 Проглотив кусок керченской селедки, Бегемот повел речь.
– Граждане-товарищи! Что же это делается? Ему можно? – Тут он указал лапой на человека, одетого в сиреневое пальто. Этому челове ку приказчик резал балык, источающий масло. – Ему можно? А коту, который починяет примуса, нельзя?
1/П.34
Трель загремела отчаянно. В гастрономическое отделение потяну лась публика.
– Горько мне! Горько! – как на свадьбе вскричал спутник Коровь ева и ударил себя в грудь. Приказчик замер с ножом в руке. Тут спут ник, очевидно самого себя расстроив, размахнулся и ударил кулаком в грудь сиреневого человека. Тот слетел с ног и рухнул прямо в кадку с керченским рассолом, так что брызнуло в разные стороны. В то же мгновение возникли двое милиционеров возле самых мандаринов.
Их явление было, впрочем, кратковременным. Коровьев прегра дил им путь со словами:
– Эх, добрые души! Ну чего вам-то ввязываться в это печальное дело?
Он дунул и крикнул:
– Исчезните!
После этого оба милиционера растаяли в воздухе буквально так, как тает кусок рафинаду в горячем чае.
Дикий голос рявкнул в толпе покупателей: «Иностранца бьют!», Павел Иосифович куда-то метнулся, кот овладел примусом и вдруг широко плеснул керосином прямо на фрукты. И ранее, чем успели мигнуть, спичку, что ли, кто-то успел швырнуть, только апельсины в ящиках за прилавком вспыхнули.
И все смешалось. Девушки выбежали из-за прилавка, крича: «По жар!» Шарахнулась публика, а огонь, весело лизнув шоколадную пи рамиду, бросился вверх, и загорелись бумажные розовые ленты на корзинах. Еще мгновение, и огонь пошел жрать полотняную штору на окне. Что-то затрещало и посыпалось, и видны были скачущие че рез прилавок приказчики, и лез на карачках из магазина в испорчен ном сиреневом пальто исступленный человек, и побежала публика из магазина, и вылетело стекло, и свистели опять, и слышен был вопль Павла Иосифовича: «Пропустите к телефону!»… Сам же гос подин Коровьев и спутник его тут же бесследно исчезли.
Роман. Окончание
(Ленинград, июль, 1934 г.)
12/VII.34 г. – 15/VII.1934 г. Куда девались подозрительный Коровьев и толстяк в клетчатом не посредственно после того, как учинили пакость в торгсине на Смо ленском, – неизвестно.
Будто бы оба негодяя перебросились на Мясницкую улицу, попа ли в пустынное учреждение. Что там делали они – осталось тайной, но пожар начался немедленно после их отбытия. И лихая пожарная колонна, сверкая, трубя и звеня в колокола, покатила по намаслен ному асфальту. Затем неразлучная пара оказалась именно в доме Гри боедова, на веранде ресторана, где, важно усевшись за свободный столик, потребовала две кружки пива и полтора десятка раков.
В раках им сразу отказали, сославшись на то, что ракам не сезон. А с пивом тоже произошла заминка. Официант осведомился – лите раторы ли новоприбывшие?
– Какое отношение это имеет к пиву? – надменно осведомился Коровьев, а толстяк объявил, что он поэт. И тут же, встав в позу и по ражая всех продранными локтями, фальшивым голосом зачитал ду рацкое стихотворение:
Вы прекрасны точно роза.
Но есть разница одна:
Роза…
За столиками заулыбались сконфуженно, зашептались, заерзали. Официант не пожелал слушать ничего про розу и попросил удосто верение.
Тут произошла страннейшая история. Как из-под земли вырос ко мандир черного брига и
