блондинкино платье, которое подхватил кот, и эта блондинка вдруг вышла в таком туалете, что в публике прокатился вздох, и че рез секунду на сцене оказалось около десятка женщин.
– Я не позволяю тебе! – послышался придушенный мужской го лос в партере.
– Дурак, деспот и мещанин! Не ломайте мне руку! – ответил при душенный женский голос.
Кот не успевал подхватывать вылетающие из-за плаща прежние старенькие платьица, комкать их.
Через минуту на сцене стояли десять умопомрачительно одетых женщин, и весь театр вдруг разразился громовым аплодисментом.
Тут клетчатый потушил огни, убрал зеркала и объявил зычно, что все продано.
И здесь вмешался в дело Аркадий Аполлонович Семплеяров.
– Все-таки нам было бы приятно, гражданин артист, – интелли гентным и звучным баритоном проговорил Аркадий Аполлонович, и театр затих, слушая его, – если бы вы разоблачили нам технику массового гипноза, в частности денежные бумажки.
И, чувствуя на себе взоры тысяч людей, Аркадий Аполлонович поправил пенсне на носу.
– Пардон, – отозвался клетчатый, – это не гипноз, я извиняюсь. И в частности, разоблачать тут нечего.
– Браво! – рявкнул на галерке бас.
– Виноват, – сказал Аркадий Аполлонович, – все же это крайне желательно. Зрительская масса…
– Зрительская масса, – заговорил клетчатый нахал, – интересуется, Аркадий Аполлонович, вопросом о том, где вы были вчера вечером?
– Браво! – крикнули на галерке.
И тут многие увидели, что лицо Аркадия Аполлоновича страшно изменилось.
– Аркадий Аполлонович вчера вечером был на заседании, – нео жиданно сказала надменным голосом пожилая дама, сидящая рядом с Аркадием Аполлоновичем.
– Нон, мадам, – ответил клетчатый, – вы в заблуждении. Выехав вчера на машине на заседание, Аркадий Аполлонович повернул в Третью Мещанскую улицу и заехал к нашей очаровательной арти стке Клавдии Парфеновне Гаугоголь…
Клетчатый не успел договорить. Сидящая в той ложе, где и Арка дий Аполлонович, неописуемой красоты молодая дама приподня лась и, крикнув мощным голосом:
– Давно подозревала! – и размахнувшись, лиловым зонтиком ударила Аркадия Аполлоновича по голове.
– Мерзавка! – вскричала пожилая. – Как смела ты ударить моего мужа!
И тут неожиданно кот на задних лапах подошел к рампе и рявкнул так, что дрогнули трапеции под потолком:
– Сеанс окончен! Маэстро, марш!
И ополоумевший маэстро, сам не понимая, что он делает, взмах нул палочкой, и оркестр грянул залихватский, чудовищный, неле пый, нестерпимый марш, после чего все смешалось.
Видно было только одно, что все три артиста, то есть замаскиро ванный, клетчатый и кот, бесследно исчезли.
ПОЛНОЧНОЕ ЯВЛЕНИЕ
Погрозив Иванушке пальцем, фигура прошептала:
– Тсс!..
Иван изумился и сел на постели.
Тут решетка отодвинулась, и в комнату Ивана, ступая на цыпоч ках, вошел человек лет 35 примерно, худой и бритый блондин, с ви сящим клоком волос и с острым птичьим носом.
Сказавши еще раз: «Тсс», пришедший сел в кресло у Иванушкиной постели и запахнул свой больничный халатик.
– А вы как сюда попали? – спросил шепотом Иван, повинуясь ос трому осторожному пальцу, который ему грозил. – Ведь решеточкито на замочках?
– Решеточки-то на замочках, – повторил гость, – а Прасковья Васильевна человек добродушный, но неаккуратный. Я у нее ключ стащил.
– Ну? – спросил Иван, заражаясь таинственностью гостя.
– Таким образом, – продолжал пришедший, – выхожу на бал кон… Итак, сидим?..
– Сидим, – ответил Иван, с любопытством всматриваясь в жи вые зеленые глаза пришельца.
– Вы, надеюсь, не буйный? – спросил пришедший. – А то я не люблю драк, шума и всяких таких вещей.
Преображенный Иван мужественно ответил:
– Вчера в ресторане одному типу я засветил по рылу.
– Основание?
– Без основания, – признался Иван.
– Напрасно, – сказал пришедший и спросил отрывисто:
– Профессия?
– Поэт, – неохотно признался Иван.
Пришедший расстроился.
– Ой, как мне не везет! – воскликнул он. Потом заговорил:
– Впрочем, простите. Про широкую реку, в которой прыгают ка раси, а кругом тучный край, про солнечный размах, про ветер и по левую силу, и гармонь – писали?
– А вы читали? – спросил Иван.
– И не думал, – ответил пришедший, – я таких вещей не читаю. Я человек больной, мне нельзя читать про это. Ужасные стишки?
– Чудовищные, – отозвался Иван.
– Не пишите больше, – сказал пришедший.
– Обещаю, – сказал Иван торжественно.
Тут пожали друг другу руки.
Пришедший прислушался испуганно, потом сказал;
– Нет, фельдшерица больше не придет. Из-за чего сели?
– Из-за Понтия Пилата, – сказал Иван.
– Как? – воскликнул пришедший и сам себе зажал рот, испугав шись, что его кто-нибудь услышит. Потом продолжал тише: – Удиви тельное совпадение. Расскажите.
Иван, почему-то испытывая доверие к неизвестному посетителю, вначале робко, а затем все более расходясь, рассказал вчерашнюю историю, причем испытал полное удовлетворение. Его слушатель не только не выражал никакого недоверия, но, наоборот, пришел в ве личайший восторг. Он то и дело прерывал Ивана, восклицая: «Нуну», «Так, так», «Дальше!», «Не пропускайте!». А рассказ о коте в трамвае положительно потряс слушателя. Он заставил Ивана по дробнейшим образом описывать неизвестного консультанта и в осо бенности добивался узнать, какая у него борода. И когда узнал, что острая, торчащая из-под подбородка, воскликнул:
– Ну, если это только так, то это потрясающе!
А когда узнал, что фамилия начиналась на букву «W», изменился в лице и торжественно заявил, что у него почти и нет никаких со мнений.
– Так кто же он такой? – спросил ошеломленный Иван.
Но собеседник его сказал, что сообщить он этого пока не может, на том основании, что Иван этого не поймет. Иван почему-то не оби делся, а просто спросил: что же делать, чтобы поймать таинственно го незнакомца?
На это собеседник расхохотался, зажимая рот самому себе, и только проговорил:
– И не пробуйте!
Затем, возбужденно расхаживая по комнате, заговорил о том, что заплатил бы сколько угодно, лишь бы встретиться с ним, получить койкакие справки необходимые, чтобы дописать его роман, но что, к со жалению, он нищий, заплатить ничего не может, да и встретить его, этого… ну, словом, того, кого встретил Иван, он, увы, не встретит…
– Вы писатель? – спросил Иван, сочувствуя расстроенному собе седнику.
– Я – мастер, – ответил тот и, вынув из кармана черную шелко вую шапочку, надел ее на голову, отчего его нос стал еще острей, а гла за близорукими. Неизвестный тут же сказал, что он носил раньше оч ки, но в этом доме очков носить не позволяют и что это напрасно… не станет же он сам себе пилить горло стеклом от очков? Много чес ти и совершеннейшая нелепость! Потом, увлекшись и взяв с Ивана честное слово, что все останется в тайне, рассказал, что, собственно, только один человек знает, что он мастер, но что так как она женщи на замужняя, то именно ее открыть не может… А что пробовал он его читать кое-кому, но его и половины не понимают. Что не видел ее уже полтора года и видеть не намерен, так как считает, что жизнь его за кончена и показываться ей в таком виде ужасно.
– А где она? – расспрашивал Иван, очень довольный ночной бе седой.
Гость сказал, что она в Москве… Но обстоятельства сложились прекурьезно. То есть не успел он дописать свой роман до половины, как
– Но, натурально, этим ничего мне не доказали, – продолжал гость и рассказал, как он стал скорбен главой и начал бояться толпы, которую, впрочем, и раньше терпеть не мог, и вот, его привезли сюда и что она, конечно, навестила бы его, но знать о себе он не дает и не даст… Что ему здесь даже понравилось, потому что, по сути дела, здесь прекрасно и, главное, нет людей. Что же касается Ивана, то, по заклю чению гостя, Иван совершенно здоров, но вся беда в том, что Иван (гость извинился) невежествен, а Стравинский, хотя и гениальный психиатр, но сделал ошибку, приняв рассказы Ивана за бред больного.
Иван тут поклялся, что больше в невежестве коснеть не будет, и осведомился, о чем роман. Но гость не сразу сказал о чем, а хихи кая в ночи и поблескивая зелеными глазами, рассказал, что когда прочел Износкову, приятелю редактора Яшкина, то Износков так удивился, что даже ужинать не стал и все разболтал Яшкину, а Яшкину роман не только не понравился, но он будто бы даже завизжал от негодования на такой роман и что отсюда пошли все беды. Короче же говоря, роман этот был про молодого Ешуа Га-Ноцри. Иванушка тут сел и заплакал, и лицо у гостя перекосилось, и он заявил, что по вел себя как доверчивый мальчишка, а Износков – Иуда!
– Из Кериота! – пламенно сказал Иван.
– Откуда вы знаете? – удивленно вопросил гость, а Иван, отирая слезы, признался, что знает и больше, но вот горе, вот увы! – не все, но страстно желает знать, что случилось дальше-то после того, как Ешуа двинулся с лифостротона, и был полдень.
И что все неважно, и ловить этого удивительного рассказчика то же не нужно, а нужно слушать лежа, закрыв глаза, про Ешуа, который шел, обжигаемый солнцем, с лифостротона, когда был полдень.
– За полднем, – заговорил гость, – пришел первый час, за ним второй час, и час третий, и так наконец настал самый мучитель ный – час шестой.
НА ЛЫСОЙ ГОРЕ
Настал самый мучительный час шестой. Солнце уже опускалось, но косыми лучами все
