голо ве, – он престранный субъект… Но позвольте, кто же он такой?»
– Вы хотите курить, как я вижу? – внезапно обратился к Поныреву неизвестный. – Вы какие предпочитаете?
– А у вас разные, что ли, есть? – мрачно спросил поэт, у которого папиросы кончились.
– Какие предпочитаете? – повторил неизвестный.
– Ну, «Нашу марку», – злобно ответил Понырев.
Незнакомец немедленно вытащил из кармана пиджака портсигар и галантно предложил его Поныреву:
– «Наша марка»!
Поэта и редактора не столько поразило то, что нашлась в портси гаре именно «Наша марка», сколько сам портсигар. Он был громад ных размеров, червонного золота, и на крышке его дважды сверкну ла на мгновенье синим и белым огнем бриллиантовая буква «F».
Тут литераторы подумали разно. Крицкий: «Нет, иностранец…», а Понырев: «Вот, черт его возьми! А?»
Поэт и владелец портсигара закурили, некурящий Крицкий отка зался.
«Надо будет ему возразить, а то он уж очень бойко разговорил ся, – решил Крицкий, – и возразить так: да, человек смертен, но ни кто против этого и не спорит. А дело в том, что…»
Однако он не успел выговорить этих слов, как заговорил ино странец.
– Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус! И вообще не мо жет сказать, что он будет делать в сегодняшний вечер.
«Какая-то нелепая постановка вопроса…» – помыслил Крицкий и вслух сказал:
– Ну, здесь уже есть преувеличение. Сегодняшний вечер мне из вестен более или менее точно. Само собою разумеется, что если мне на Бронной свалится на голову кирпич…
– Кирпич ни с того ни с сего, – внушительно перебил неизвест ный, – никому и никогда на голову не свалится. В частности же, уве ряю вас, вам он ни в каком случае не угрожает. Вы умрете другою смертью.
– Может быть, вы знаете, какой именно? – с совершенно естест венной иронией осведомился Крицкий, вовлекаясь в какой-то неле пый разговор, – и скажете мне?
– Охотно, – отозвался незнакомец. Он смерил Крицкого взгля дом, как будто собирался сшить ему костюм, сквозь зубы пробормо тал что-то вроде: «Раз… два… Меркурий во втором доме… луна ушла… шесть – несчастье, вечер – семь…» – и громко и радостно сказал: – Вам отрежут голову.
Понырев дико и злобно выпятился на назойливого неизвестного, а Крицкий спросил, криво усмехнувшись:
– А кто именно? Враги? Интервенты? Японцы?
– Нет, – ответил собеседник, – русская женщина, комсомолка.
– Гм… – криво усмехнувшись шуточке неизвестного, промычал Крицкий. – Ну, это, извините, маловероятно.
– Прошу и меня извинить, – ответил иностранец, – но это так. Да, мне хотелось бы спросить вас, что вы будете делать сегодня вече ром, если это не секрет?
– Нет, секрета здесь нет. Сегодня в десять вечера в «Массолите» состоится заседание, и я буду на нем председательствовать.
– Нет, этого быть никак не может, – твердо возразил иностра нец.
– Это почему? – спросил Крицкий, уже с некоторым раздраже нием.
– Потому, – ответил иностранец и прищуренными глазами по глядел в небо, где, предчувствуя вечернюю прохладу, бесшумно чер тили черные птицы, – что Аннушка уже купила постное масло, и не только купила, но даже и разлила. Так что заседание не состоится.
Тут, понятное дело, под липами наступило молчание.
– Простите, – сказал Крицкий, дико глядя на мелющего чепуху иностранца, – при чем здесь постное масло, и какая Аннушка?
– Постное масло здесь вот при чем, – вдруг заговорил Понырев, очевидно решив объявить незваному собеседнику войну. – Вам не приходилось, гражданин, бывать когда-нибудь в лечебнице для ду шевнобольных?
– Иван! – воскликнул Крицкий.
Но иностранец ничуть не обиделся, а, наоборот, превесело рас смеялся.
– Бывал, бывал, и не раз! – вскричал он со смехом, но не сводя несмеющегося глаза с поэта. – Где я только не бывал! Жаль только, что я не удосужился спросить у профессора, что такое шизофрения. Так что вы уж сами узнайте это у него, Иван Николаевич!
– Откуда вы знаете, как меня зовут?
– Помилуйте, дорогой Иван Николаевич, кто же вас не знает? – Здесь иностранец вытащил из кармана вчерашний номер литератур ной газеты, и Иван Николаевич увидел на первой же странице свое изображение и свои собственные стихи.
Однако на сей раз это еще одно доказательство славы и популяр ности ничуть не обрадовало поэта.
– Я извиняюсь, – сказал он, и лицо его потемнело, – вы не може те подождать минуточку, я хочу товарищу пару слов сказать.
– О, с удовольствием! – воскликнул иностранец. – Здесь так хо рошо под липами, а я, кстати, никуда и не спешу.
– Вот что, Миша, – зашептал поэт, оттащив Крицкого в сторо ну, – это никакой не интурист, а шпион. Это русский эмигрант, пере бравшийся к нам. Спрашивай у него документы, а то он уйдет…
– Почему ты думаешь?.. – встревоженно шепнул Крицкий, а сам подумал неприятно: «А ведь, пожалуй, он прав…»
– Уж ты мне верь, – засипел ему в ухо поэт, – он дураком прики дывается, чтобы выспросить кой-что. Ты слышишь, как он по-русски говорит? Идем, задержим его, а то уйдет…
И поэт за руку потянул расстроенного Крицкого к скамейке.
Незнакомец не сидел, а стоял у скамейки, держа в руках какую-то книжечку, плотный конверт великолепной бумаги и визитную кар точку.
– Извините меня, что я в пылу нашего спора забыл представить себя вам. Вот моя карточка, вот мой паспорт, а вот и приглашение, в котором меня просят приехать в Москву для консультации, – веско сказал иностранец, проницательно глядя на обоих литераторов.
Те сконфузились. «Черт, слышал все…» – подумал Крицкий и веж ливым жестом показал, что в предъявлении документов нет надоб ности. Пока иностранец совал их Крицкому, поэт успел разглядеть на карточке слово «Professor» и начальную букву фамилии, опять-та ки «F».
– Очень приятно, – смущенно сказал Крицкий, и иностранец спрятал документы в карман.
Отношения таким образом были восстановлены, и все трое опять сели на скамью.
– Вы в качестве консультанта приглашены к нам, профессор? – спросил Крицкий.
– Да, консультанта, – подтвердил профессор.
– Вы – немец? – спросил Понырев.
– Я-то? – переспросил профессор и вдруг задумался. – Да, пожа луй, немец, – сказал он.
– Вы по-русски здорово говорите, – заметил Бездомный.
– О, я вообще полиглот, – ответил профессор.
– А у вас какая специальность? – ласково осведомился Крицкий.
– Я специалист по черной магии.
«На тебе!!» – стукнуло в голове у Понырева.
– И… и вас по этой специальности пригласили к нам? – заикнув шись, спросил Крицкий.
– По этой пригласили, – подтвердил профессор, – тут в государ ственной библиотеке обнаружены подлинные рукописи Бэкона и бенедиктинского монаха Гильдебранда, тринадцатого и одиннад цатого веков… Захотели, чтобы я их разобрал… Я специалист един ственный в мире…
– А-а! Вы историк? – с большим облегчением и уважением сказал Крицкий.
– Я – историк, – подтвердил ученый и добавил ни к селу ни к го роду, – сегодня вечером на Патриарших будет смешная история.
И опять крайне удивились и редактор, и поэт, а профессор пома нил обоих к себе пальцем и, когда те наклонились к нему, прошеп тал:
– Имейте в виду, что Иисус существовал.
– Видите ли, профессор, – смущенно улыбнувшись, отозвался Крицкий, – мы уважаем ваши несомненно большие знания, но сами по этому вопросу придерживаемся другой точки зрения.
– А не надо никаких точек зрения! – ответил профессор. – Про сто он существовал, и больше ничего!
– Но какое же доказательство этому?..
– И доказательств никаких не надо, – заговорил профессор, при чем его акцент почему-то пропал, – просто в белом плаще…
Глава II ЗОЛОТОЕ КОПЬЕ
В белом плаще с кровавым генеральским подбоем, шаркающей кава лерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весенне го месяца ниссана в колоннаду дворца вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат.
Больше всего на свете прокуратор ненавидел запах розового мас ла, и все теперь предвещало прокуратору очень нехороший день. Прокуратору казалось, что розовый запах источают кипарисы и пальмы в саду, что к запаху кожи и пота от конвоя примешивается проклятая розовая струя. Из недальних казарм за дворцом, где рас положились пришедшие с Понтием в Ершалаим римские манипулы, заносило дымком в колоннаду, но и к горьковатому дыму, свидетельствовавшему о том, что в манипулах кашевары начали готовить обед, примешивался все тот же жирный розовый дух.
«О боги, боги, за что вы наказываете меня? Да, нет сомнений, это она опять, непобедимая ужасная болезнь – гемикрания, при кото рой болит полголовы. От нее нет средств, нет никакого спасения. Попробую не двигать головой».
На мозаичном полу у фонтана уже было приготовлено кресло, и прокуратор, не глядя ни на кого, сел в него и протянул руку в сто рону.
Секретарь почтительно вложил в нее дощечку. Не удержавшись от болезненной гримасы, прокуратор искоса, бегло проглядел напи санное на восковой поверхности, вернул таблицу и с трудом сказал:
– Приведите преступника.
И сейчас же из сада, под колонны, двое легионеров ввели и поста вили перед креслом человека лет двадцати семи. Этот человек был одет в старенький голубой хитон. Рыжеватые волосы его были при крыты повязкой с ремешком, а руки связаны за спиной. Под левым глазом у него был большой синяк, у угла рта ссадина с запекшейся кровью. Приведенный с тревожным любопытством глядел на проку ратора.
Тот
