праздникам, да и то с выбором; офицерам разрешалось считать себя свободными только в том случае, если в заведуемой ими части не производилось никаких работ, и т. д… А работа закипела!.. И не столько под угрозой суровых взысканий, как под влиянием отрезвляющей мысли, что Рожественский не пожалеет и все равно поведет в бой. Оказался неготовым? Есть дефекты? Отчего же не подготовился? Значит — сам виноват! Дерись, как можешь!..
Адмирал, еще в S-te Marie, тотчас по получении известия о гибели первой эскадры, решивший, что единственный шанс успеха — немедленное движение вперед, — получив донесение Фелькерзама о «необходимости двухнедельного срока для выполнения неотложного ремонта», спутанный в своих расчетах распоряжениями Министерства иностранных дел и Главного морского штаба, скрепя сердце отложил выход эскадры на Восток до 1 января 1905 г.
Это число он считал предельным.
— Вот ему (Т. е. контр-адмиралу Фелькерзаму) его две недели, если уж скорее не может! Но чтоб был готов! — бросал он порой отрывистые замечания.
Однако, придя в Носи-бэ, увидя самолично царивший там развал, сам 3. П. Рожественский вынужден был покориться этой force majeure…
При всей его настойчивости, при всей энергии, с которой он встряхнул личный состав и привлек всех, от первого до последнего, к работе, — ясно было, что к 1 января никак не успеть собраться.
Отложили на 5 января.
Уже были составлены и обнародованы: диспозиция походного строя, порядок погрузки угля в море боевыми судами с наших транспортов, порядок пополнения угольного запаса этих транспортов с германских угольщиков, ожидающих нас в определенной широте и долготе; уже были заготовлены секретные предписания капитанам этих угольщиков, указывающие им рандеву (пункты встречи с эскадрой)… все было налажено, все роли распределены, как вдруг — Hamburg-p-Linie отказалась от выполнения заключенного контракта… Главный суперкарг (Нечто вроде командующего угольной эскадрой) заявил, что, ввиду вновь принятых правил нейтралитета, компания не согласна поставлять уголь где-либо вне нейтральных вод (где это запрещено), а потому о погрузке на рандеву, в открытом океане, не может быть и речи.
Это заявление явилось совершенной неожиданностью. До настоящего момента мы не могли нахвалиться точностью, с которой Hamburg-p- Linie исполняла принятые на себя обязательства.
Начались деятельные сношения с Петербургом по телеграфу.
А время шло…
— Каждый потерянный день — невознаградим! Нельзя ждать! Нельзя!.. — прорывалось иногда у адмирала.
Он упорно держался плана, намеченного еще в S-te Marie: запаса угля на наших собственных транспортах с избытком хватило бы для похода новых броненосцев (присоединив к ним «Аврору» и «Светлану») во Владивосток, а потому — идти вперед немедленно, не теряя ни часа и бросив позади всякий хлам!
По-видимому, эта идея не была одобрена Петербургом. Совершенно не касаясь тех сведений, которыми находил возможным делиться со мною лейтенант С. (это было бы разглашением служебной тайны), по виду, по замечаниям, по распоряжениям адмирала ясно было, что нам «приказано» ждать подкреплений, что Петербург, закрывая глаза на действительность, слепо веря в чудо, возлагает на нас несбыточные надежды…
Это было тяжелое время. В моем дневнике с 5 по 17 января не записано ни одной строчки, — единственный столь значительный перерыв за всю кампанию. За этот период мне приходится руководствоваться воспоминаниями, подкрепленными приказами и циркулярами, в которых отмечались главнейшие моменты жизни эскадры.
Что сказать о настроении? — Когда определилось, что ждать присоединения к нам южноамериканских кораблей или судов Черноморского флота не приходится, на эскадре не было уже трех мнений, о которых я упоминал выше, но только два: либо — немедленно вперед, либо — возвращаться… В действительность подкреплений, которые могли быть высланы Балтийским флотом, никто не верил… Сторонники того или иного взгляда сходились на одном пункте — это было общее решение — либо вперед, либо назад! Стоять — нельзя!..
Первые по возобновлении строки моего дневника, 17 января, были: «Вчера — ровно месяц нашего пребывания на Мадагаскаре. Жара, сырость, духота — нестерпимые. Стоянка в этом климате и даже не столько климат, как самый факт стоянки, пагубной задержки, действуют на всех угнетающе. Близко — боюсь сказать — полная деморализация… Тошно писать. Скорее бы вперед, чтобы чем-нибудь кончилось…»
От жары, что ли, но иногда в голову приходили какие-то нелепые мысли… Думалось: если нас не пускают вперед, то неужели японцы не догадаются снарядить сюда соответственную экспедицию? Ведь официально мы стоим вне территориальных вод, и здесь все позволено. Почему не атаковать нас ночью минными судами, а потом — добить остатки при посредстве подводных лодок?..
Какой-то кошмар… Период полного упадка духа…
Но был на эскадре человек, который не поддавался этому настроению, который решил, что, раз его донесений не понимают или не хотят понимать, приказывают ему ждать подкреплений, которые он называл «лишней обузой», надеются, что силь; небесные совершат чудо, — то ему ничего не остается более, как до конца исполнить свой солдатский долг…
Этот человек был 3. П. Рожественский.
«Ждать подкреплений и затем идти вперед для победы и одоления! Так приказывают? Хорошо! Оставив мечты о победе, использовать время ожидания для запоздалого обучения и сплочения нестройной армады».
Он умел заставить работать, умел подбодрить людей, близких к полной апатии. Начались, вперемежку с погрузками угля и ремонтными работами, усиленные учения и занятия, выходы в море для практической стрельбы и маневрирования. К сожалению, последнее нельзя было выполнять так часто, как было бы желательно, потому что после всякого выхода и маневрирования, неизбежно связанного с переменными ходами, дня два-три приходилось давать на отдых и переборку постоянно повреждавшихся механизмов, а что касается практической стрельбы — то… дело стояло за недостатком боевых припасов.
Невольно, опять и опять, вспоминался старый анекдот: «Почему вы не стреляли?» — «Тому было 18 причин: во-первых, у меня не было пороху…» — «Можете не продолжать и остальные 17 оставить при себе…»
Как горько и больно было читать в приказе (10 января 1905 г), отданном, очевидно, для поднятия духа в среде команды, такие строки: «…надо учиться не покладая рук. Мы не можем тратить много запасов для учебной стрельбы… Вся прислуга должна освоиться с оптическими прицелами… Если Бог благословит встречей с неприятелем в бою, то надо беречь боевые запасы…»
И это в то время, когда, по имеющимся сведениям, японские комендоры, уже много лет тому назад «освоившиеся» с оптическими прицелами, день и ночь практиковались в стрельбе, не только не жалея боевых припасов, которые имелись в избытке, но и самых пушек (При современных огромных давлениях и температурах, развивающихся при выстреле, орудия крупных калибров очень быстро изнашиваются — происходит выгорание металла в канале орудия), на замену которых были готовы новые…
Одновременно с этим приказом вышел другой, очевидно, вызванный донесениями наших агентов. Адмирал, предписывая усилить бдительность, следить неотступно за всяким плавучим средством, двигающимся по рейду в дневные часы, и не допускать никакого движения в темную пору, не бросать за борт бочонков и ящиков и не подпускать к борту никаких плавающих предметов, — объявлял во всеобщее сведение, что японцами принят ряд мер для нанесения возможного вреда нашей эскадре прежде, чем она придет в соприкосновение с их морскими силами на Дальнем Востоке.
«По достоверным сведениям, в южных проливах, по ту сторону Индийского океана, собраны японские крейсера, как военные, так и вспомогательные, занятые подготовкой ловушек; имеются отряды миноносцев, изучающие те бухты, в которых есть вероятность найти нашу эскадру. Туда же, по слухам, доставлены и первые подводные лодки, купленные японцами в Англии и Америке. Подготовкою встречи по ту сторону Индийского океана не ограничивается, однако, наш деятельный враг. Отдельные разведчики высланы им и в окрестности нашего теперешнего расположения. Задача этих разведчиков — перехватывать
