Андрей Буторин
Три кита
Писатель смотрел на море. Темное, угрюмое, раздраженно-ворчливое, оно совсем не походило на себя летнее, хотя все равно завораживало, притягивало взгляд.
Он давно мечтал приехать сюда поздней осенью или зимой, чтобы получать вдохновение от моря и, в то же время, не отвлекаться на курортную суету, не поддаваться всеобщему настроению безделья и празднества.
Наконец, свершилось. Он здесь, у ноябрьского моря. Чувствует на губах вкус солоноватой водной пыли. Вдыхает пряный холодный воздух, который все еще держит в себе остатки запахов лета. Небо, как и море, тяжелое, хмурое. Но это и к лучшему; такое небо не дает расслабляться, настраивает на рабочий лад.
Впрочем, работать почему-то не хочется. В голове не появляется ни одного сюжетного хода, не рождаются образы. Может быть, потому, что он еще не надышался, не налюбовался тем, к чему так долго стремился? Да и куда спешить? Времени теперь предостаточно…
Писатель вздохнул, невольно вспомнив Ларису. Жену. Теперь уже бывшую. Но боль потери ушла, осталась где-то там, далеко-далеко, откуда он прибыл. Теперь он чувствовал только легкую горечь, едва уловимую, как вкус морских брызг.
Странно, но он сейчас, подумав, что Лариса далеко, вовсе не стал вспоминать, где именно. Будто его памяти это было совсем безразлично, не нужно. Словно он приехал не из конкретного города, а появился здесь и сейчас ниоткуда – просто возник из этого холодного, напитанного морскими брызгами воздуха, и все его мысли и чувства сотканы из этой солоноватой, с привкусом легкой горечи пыли.
Отвлекшись на эти путанные размышления, писатель не заметил, откуда на пустынном галечном пляже взялась она… Женщина в синем закрытом купальнике. Будто бы тоже соткалась из густого, влажного воздуха. Или вышла из моря, что казалось сейчас еще большей дикостью.
Хрустнула галька – и он увидел ее. Она стояла, склонив голову набок и вытирала полотенцем длинные темные волосы. Впрочем, темными они казались, скорее всего, потому, что были мокрыми. Как и ткань купальника; как и покрытая мелкими пупырышками кожа.
Писатель невольно поежился.
– Вы что… купались?..
– А почему нет?
– Но ведь очень холодно!..
– И что?
Вероятно, она предпочитала отвечать на вопросы вопросами. А может быть, такую манеру она выбирала лишь в качестве защиты от излишне любопытных мужчин. Подумав так, он смутился.
– Да нет, ничего. Извините. Просто… неожиданно как-то… Мне вот и в плаще холодно. – Он снова поежился. Причем, совершенно невольно, от одного лишь взгляда на «гусиную кожу» купальщицы.
– А вы знаете, что холода нет? – неожиданно спросила она.
– Как это нет?
– Очень просто. Его нет в принципе. Это условность, придуманная людьми. Холода нет, есть отсутствие тепла. Как нет темноты…
– …А есть отсутствие света, – улыбнувшись, закончил писатель.
– Но не это самое страшное, – кивнула она, продолжая вытирать волосы.
– А что?
– Неважно. Если не знаете, то говорить бесполезно. – В голосе женщины послышался холодок. Похоже, она сожалела, что начала эту тему.
Раздосадованный, что огорчил незнакомку, писатель обернулся к морю. Набежавшая волна, перекатывая гальку, хмуро пробормотала: «Дурррак!..»
Когда он вновь посмотрел назад, женщины уже не было. Неожиданно для себя, он почувствовал от этого еще большую досаду, почти отчаяние. Любоваться морем расхотелось. Швырнув в презрительно бормочущие волны камень, писатель развернулся и зашагал к поселку, за которым вздымались приплюснутые тяжелым небом покатые холмы неприветливой раскраски, словно накрытые камуфляжной сетью: желто-бурые пятна осенней листвы, темно-серые проплешины голого леса, редкие островки вечнозеленых крон. Он вышел с пляжа и ступил на бетонную розово-серую мозаику пустынной аллеи, усыпанную опавшими листьями.
Серый плащ женщины почти слился с темными стволами деревьев, поэтому он заметил ее, лишь когда поравнялся вплотную. Ее волосы оказались русыми. Почему-то это первым бросилось ему в глаза и обрадовало. Он не хотел темноты, ведь темнота – это отсутствие света.
Она шагнула к нему и взяла под руку. Так, словно делала это тысячи раз. Так, словно по-иному и быть не могло. Будто ходили они к морю вместе, а теперь возвращались домой.
Они пришли к нему, так и не проронив по дороге ни слова. Да и о чем было говорить? В голове писателя звучали ее слова: «Если не знаете, то говорить бесполезно». Теперь он мог ответить ей: «А если знаете – тогда тем более незачем». Теперь он знал. Также, как и она. И то же, что и она. А потому они оба молчали. О, им было о чем помолчать!..
Он проснулся счастливым. Впервые за… сколько там лет?
Но ее рядом не было. Он вскочил со скомканной простыни и метнулся на кухню… Заглянул в темную ванную, приоткрыл дверь туалета… Однокомнатная квартира, которую он снял, приехав сюда, показалась ему куда более пустой, чем в тот раз, как он переступил ее порог впервые.
Застонав, он рванулся к столу, рухнул в кресло и, едва дождавшись, пока оживет ноутбук, выстучал по клавишам первую фразу: «Она стояла, склонив голову набок и вытирала полотенцем длинные темные волосы».
Он уже знал, что так никуда и не поехал, что море по-прежнему перекатывает гальку далеко-далеко от его города, в который уже пришла почти настоящая зима, припорошив снегом асфальт и раскачивая стылым дыханием заиндевевшие ветви берез. И он вовсе не снимал квартиру в далеком приморском поселке, а купил ее по дешевке здесь, в старой «хрущевке», после развода с Ларисой, оставив той вполне благоустроенную «двушку».
Он писал самозабвенно, потеряв чувство времени, не обращая внимания на голод. Отрывался ненадолго, лишь чтобы разболтать в чашке псевдокофейную бурду и выхлебать ее в три глотка, не чувствуя вкуса. На улицу за три дня он выбрался один раз – кончились сигареты. Спал урывками, не раздеваясь, когда глаза переставали различать буквы, а мозг отказывался воспринимать эти черные закорючки.
Писатель не сочинял – он рисовал словами ярко пылающий в сознании образ. Даже не в сознании, где-то глубже… В душе, в сердце? Она не была Галатеей, ведь он не влюблялся в свое творение, он творил ту, которую уже любил.
С каждым новым словом, с каждой фразой, страницей, главой она становилась все более зримой, настоящей, живой. Она тоже оказалась писательницей. И она тоже писала… про него. Он не сразу понял, когда отстучал очередное предложение, что же заставило вдруг его остановиться. Но когда перечитал написанное, вздрогнул. В последнем абзаце речь шла о том, как женщина с длинными волосами села за компьютер и начала новую повесть. Первое предложение было таким: «Писатель смотрел на море».
Смысл происходящего испугал его. Он захлопнул крышку ноутбука и выхватил из пачки сигарету. Глубоко затянулся, выпустил струю дыма. И подумал вдруг, что этот дым куда более материален, чем он сам. По крайней мере, это белесое облако, расплывающееся под потолком, имело какой-то смысл, некое предназначение. А какой смысл был в нем самом? Кому он нужен? Разве что… ей? Писатель скосил взгляд на помаргивающий зеленым индикатором ноутбук. Что же получается? Она необходима ему, и он стал ее
