четырех имен членов политбюро! Они ничего не читают, они необразованны! Они изменят свою позицию!
Сенатор Никсон. – Можете ли вы назвать человека или людей, которые бы действовали как активные коммунисты?
Менжу. – Конечно. Все те концерты, на которых выступает Поль Робсон со своими коммунистическими песнями, позорят Америку. Сталин мечтает, чтобы наступил крах капитализма, он четыре раза спрашивал Гарольда Стассена, когда наступит новая «черная пятница», он ее ждет, но она не наступит!
Никсон. – Что должен сделать кинопродюсер, если ему станет известно, что сценарист является членом коммунистической партии? Должен ли он уволить его?
Менжу. – Вообще-то среди коммунистов все же есть талантливые писатели... Просто им нельзя позволять писать по-коммунистически... Надо постоянно следить за ними, за каждым их шагом...
Никсон. – Иными словами, голливудской киноиндустрии надо запретить показ хотя бы какой-либо демократии у русских?
Менжу. – Да. И еще я считаю, что мы должны открыто сказать народу про то, как безобразно ведут себя русские с американцами. Я считаю необходимым прищучить русских с визами. Мне говорили, что сейчас в Штатах живут три тысячи красных, а в России всего двести американцев. Так вот, надо вышвырнуть отсюда две тысячи восемьсот русских! И еще... У нас слишком много границ... И весьма мало пограничников... Поэтому коммунисты массами проникают в Америку, особенно через мексиканскую границу. И китайцы тоже лезут сюда. Я считаю, что нам пора вооружиться до зубов. Необходимо военное обучение всей молодежи! Всеобщее военное обучение приведет народ к дисциплине и патриотизму!
(Аплодисменты присутствующих в зале.)»
Роумэн отложил газету, лег, положив под голову высокую подушку, забросил руки за голову; ведь это по-настоящему страшно, подумал он, замени слово «коммунист» на «еврей» или «славянин», и вполне можно было печатать в прессе Германии начала тридцатых годов. Неужели Штирлиц прав? Как это страшно – оказаться страной свободы, обнесенной колючей проволокой...
«Следователь Стриплинг. – Мистер Лоусон, вы писатель и кинодраматург. Являетесь ли вы при этом коммунистом?
Лоусон. – Перед началом допроса я прошу разрешения зачитать заявление.
Председатель. – Дайте мне его. (Читает.) Нет, я не разрешу вам читать это заявление! С меня было достаточно прочитать первые две строчки.
Лоусон. – Вы потратили неделю, чтобы публично позорить мое имя в глазах американской общественности, и лишаете права прочесть заявление?!
Председатель. – Мы – комиссия, созданная по закону этой страны! Приступайте к допросу, следователь Стриплинг.
Лоусон. – Я протестую! В этой комнате вы разрешили прочитать заявления директорам кинокомпаний – Майеру, Уорнеру и другим, отчего вы лишаете меня этого же права?
Стриплинг. – Ваше имя?
Лоусон. – Джон Хоуард Лоусон, и я требую дать мне право, гарантированное первой и пятой поправками к Конституции!
Председатель. – Отвечайте на вопросы следователя Стриплинга!
Лоусон. – Я не в тюремной камере, председатель! Я в суде! Здесь проходит суд над вашей комиссией перед лицом американского народа!
Следователь. – Какую должность вы занимали в Гильдии американских сценаристов?
Лоусон. – Этот вопрос является вторжением как в права Гильдии, так и в гражданские права!
Председатель. – Если вы не будете отвечать, мы проведем слушание дела в ваше отсутствие.
Лоусон. – Права вашей комиссии точно такие же, как и мои, гражданина Соединенных Штатов! Вы не можете слушать мое дело, не выслушав мое заявление и мои ответы!
Председатель. – Ведите себя как остальные свидетели!
Лоусон. – Вы не третировали остальных свидетелей, как меня!
Председатель. – Надеюсь, вы знаете, что произошло с теми людьми, которые вели себя подобно вам на наших заседаниях?!
Лоусон. – Я очень рад, что вы признали открыто, как вы третировали свидетелей и обвиняемых на ваших заседаниях! Но я американец! И я не позволю вам третировать меня так легко, как вы это делали с другими, рожденными не в этой стране!
Стриплинг. – Повторяю вопрос: вы занимали какие-то должности в Гильдии американских сценаристов?
Лоусон. – Хотя этот вопрос и незаконен, я отвечу: да, я был первым президентом Гильдии сценаристов и начиная с тридцать третьего года постоянно являюсь членом ее Совета директоров.
Стриплинг. – Назовите ваши фильмы.
Лоусон. – Вы же их прекрасно знаете! Их знает вся Америка.
Стриплинг. – Назовите их.
Лоусон. – Повторяю, они вам прекрасно известны!
Стриплинг. – «Сахара» – ваш фильм?
Лоусон. – Да.
Стриплинг. – «Блокада»?
Лоусон. – Да.
Стриплинг. – Этот фильм посвящен войне в Испании, событиям тридцать седьмого года, не так ли?
Лоусон. – Именно.
Стриплинг. – «Успех любой ценой», «Динамит», «Контратака»?
Лоусон. – И много, много других.
Стриплинг. – Вы работали для «Твэнти сенчури Фокс», «Коламбиа», «Метро- Голдвин-Майер» и «Юнайтед артистс»?
Лоусон. – Да.
Стриплинг. – Являетесь ли вы членом коммунистической партии?
Лоусон. – Этот вопрос является попыткой ввести тоталитаризм и таким образом поставить под контроль государства мою личную жизнь! Такого рода вопрос был отвергнут конституцией Соединенных Штатов, которая не позволяет вторгаться в права гражданина, кем бы он ни был: протестантом, демократом, католиком, иудаистом или республиканцем!
Председатель. – Тише, тише, мистер Лоусон! Спокойнее! Вопрос о вашем членстве в коммунистической партии является для нас самым главным. Вы намерены отвечать?
Лоусон. – Вы используете технологию допроса, принятую в гитлеровской Германии, чтобы нагнести атмосферу истерии и подозрительности.
Председатель. – Мистер Лоусон...
Лоусон. – Вы хотите сделать так, чтобы в стране нарушились все контакты между гражданами, чтобы здесь царили страх и подозрительность друг к другу!
Стриплинг. – Господин председатель, свидетель не отвечает на вопросы...
Лоусон. – Потому что свидетель хорошо знает закон о гражданских правах, который оберегает достоинство каждого американца от вмешательства в его личные дела! Я требую, чтобы сюда были приглашены ваши свидетели, чтобы я и мои адвокаты могли подвергнуть их перекрестному
