между ними свое имущество, затем твердой рукой взяла чашу с ядом и, вознеся мольбы Меркурию и попросив его уготовить ей какое-нибудь спокойное местечко в загробном мире, быстро выпила смертельный напиток.
У многих северных народов, хотя и не регламентировалось жестко, однако, считалось просто неприличным достигать глубокой старости, и люди, дожившие до почтенного возраста, после славной пирушки бросались в море с вершины, специально предназначенной для этой цели скалы.
«Раньше ты умрешь или позже — неважно, хорошо или плохо — вот что важно. А хорошо умереть — значит избежать опасности жить дурно… Самая грязная смерть предпочтительнее самого чистого рабства», — утверждал Сенека, называя «прекрасным, благородным» зрелище того, как варвар, участвующий в потешных сражениях кораблей, вонзает себе дротик в горло, предпочитая умереть, чем убивать!
Н. Видгорчик прямо пишет, что не все случаи самоубийства могут быть подведены под рубрику патологических явлений. «Бывают обстоятельства, при которых самоубийство является единственно объективно-разумным выходом из данного положения, бывают обстоятельства, когда самоубийство свидетельствует не о слабости психической организации, а наоборот, о ее силе и устойчивости».
Ясунари Кавабата в рассказе «Стон горы» приводит случай самоубийства двух стариков. Ему было шестьдесят девять лет, ей — шестьдесят восемь. Они вышли в неизвестном направлении из дома и не вернулись. В газетах были опубликованы их прощальные письма к приемному сыну, его жене, внукам. Они пишут: «…представляя себе, сколь убоги люди, влачащие жалкое существование забытых всеми, мы не хотим дожить до такого дня».
«Упиваться солнцем всю теплую пору, всегда жить в цвету, всегда благоухать, а потом, при первом же страдании, уснуть с надеждою прорасти где-нибудь в другом месте, — разве это не достаточно долгая, разве это не наполненная до краев жизнь? Упорствовать в желании продлить ее — значит только испортить прожитое!» — так писал Эмиль Золя в романе «Творчество», главный герой которого покончил жизнь самоубийством.
Выдержки из предсмертных писем в Японии и в некоторых других странах принято публиковать в печати. В отношении предсмертных писем самоубийц существуют самые разнообразные неписаные правила и обычаи. Во многих странах считается некрасивым и неприличным самовольно уходить из жизни, не оставив предсмертного письма. В Японии, если мужчина и женщина еще молоды и решили покончить с собой, они пишут раздельные письма. Если это же делают муж и жена, достаточно того, что напишет муж от имени обоих.
Софья Богатина, на рубеже двадцатого века размышляя о самоубийствах женщин, пишет о том, что оставить письмо, в котором объяснены причины самоубийства, — это последний долг перед обществом, который женщины в силу своей безграмотности часто не выполняют.
Г. Гордон в своей работе о письмах самоубийц пишет, что это интереснейшие человеческие документы, отражающие в себе, как в зеркале, жизнь отдельных людей. В тоне писем самоубийц он находит удивительное эпическое спокойствие, проникновенность мысли и чувства — «письма эти — яркие вспышки догоревших костров жизни, на мгновение озаряющие окружающий мрак. Они — последние аккорды разыгравшихся симфоний бытия».
Из этого следует, что с позиций человека, решившегося на самоубийство, оно всегда гармонично сложившимся обстоятельствам, так как поступая подобным образом, он не видит другого выхода из ситуации, кроме ухода из жизни. Для самоубийцы его самоубийство гармонично уже по определению, уже потому, что он его совершает. Иное дело, что при неудавшихся суицидальных попытках человек в последующем зачастую уже совсем по-иному оценивает казавшуюся, безвыходной ситуацию, и свой поступок. Но никогда не нужно забывать, что в этих случаях мы имеем перед собой уже иную ситуацию и иного человека, который по-новому оценивает многое в своей жизни.
Эстетическая оценка самоубийства, базирующаяся на предэстетических категориях гармонии и меры (то, что мы называем гармоническим завершением жизни), это всегда двойная оценка — изнутри и извне. Изнутри отражается внутреннее видение ситуации самим человеком, совершающим самоубийство, и мы говорили, что для него самоубийство всегда гармонично. Извне отражается наше видение, наше знание человека, ушедшего из жизни, и знание обстоятельств, причин его выбора. В этой оценке находят свое отражение и наши индивидуальные представления о мере и гармонии, которые свойственны самому оценивающему.
Неудивительно поэтому, что один и тот же случай самоубийства, в смысле его эстетической оценки, может быть расценен разными людьми совершенно по-разному. Единственное, о чем мы должны помнить, что такая оценка всегда есть. Происходит ли это в очевидной и наглядной форме, как эстетические оценки Маяковского, Цветаевой, или в более завуалированной, не столь явной, не имеет значения.
Чем сложнее обстоятельства жизни человека, чем сложнее его внутренний мир, тем сложнее эта оценка.
Недавно вышедшее двухтомное собрание сочинений Осипа Мандельштама предваряет очень тонкая и с любовью написанная статья Сергея Аверинцева, посвященная жизни и творчеству поэта, Анализируя последние годы жизни Мандельштама, период трехлетней ссылки, которая через год обернулась повторным арестом и скорой гибелью поэта, он приводит четыре строки из «стихотворения этой поры, написанных легкими, короткими строками, уже где-то за пределами собственного существования»:
Что это? Подсознательное стремление или вполне осознанное желание поэта уйти из этой жизни?
И буквально через абзац, невольное признание Аверинцева: «Было бы утешительнее, пожалуй, если бы на этом последнем удивительно чистом взлете голос поэта навсегда оборвался. Но случилось совсем не так».
О чем же сожалеет Сергей Аверинцев? Неужели о том, что поэт не умер на полтора года раньше или не покончил с собой (хотя несколько раньше он пытался это сделать)? А если это так, то почему? Как получилось, что человек, с великой любовью и нежностью относящийся к поэту, осознанно или подсознательно желает ему смерти? Не потому ли, что, зная все последующие обстоятельства жизни и творчества Мандельштама, заставившие его пойти наперекор своим убеждениям, ситуацию, когда поэт, пересиливая себя, написал оду человеку, которого презирал всем сердцем, Аверинцев понимает, что все это нарушает ту самую меру и гармоничность, которая трудноуловима, но столь важна в жизни любого человека, а особенно в жизни поэта.
А может быть, Аверинцев и не имел в виду конкретного человека из плоти и крови и его сожаление — сожаление даже не о Мандельштаме, а о Поэте, Творчестве и Творце, созидающем удивительно гармоничный поэтический мир, который так грубо ломается внешними обстоятельствами. И собственная смерть Мандельштама по вине чужой злой воли, вдали от близких и друзей, в холодном бараке лагеря так страшно не соответствует его жизни и поэзии. Аверинцев сожалеет о несостоявшейся гармонии.
ГЛАВА 5
Эстетика способа самоубийства
Рассмотрев эстетическое восприятие самоубийства как целостного поведенческого акта с позиций его гармоничности и соразмерности всей предшествующей жизни человека, мы перейдем к анализу
