приедет не менее 5 миллионов туристов. Умножим 500 на 5 миллионов. Получим два с половиной миллиарда долларов. Конечно, если начать таскать это предложение по ведомствам, согласовывать и утверждать (помните Маяковского, главначпупс — главный начальник по управлению согласованием), то, глядишь, в начале будущего века мы этот вопрос решим. Не слишком ли мы вольно обращаемся с таким грозным понятием, как время?! Воистине, «не думай о мгновеньях свысока»…
Где закон, который бы всенародно объявил об отмене сотен тысяч нормативных актов, которые по сей день висят дамокловым мечом над местными руководителями?! А ведь они — всей трагичной историей нашей — выращены пугливыми! Их же таинственно и закулисно назначали!
Я не ставлю сейчас вопрос, каким образом и как скоро нам следует освободиться от некомпетентных руководителей — сановных держиморд всех уровней, — безграмотные дураки, знающие только «тащить и не пущать», не могут управлять великой страной, но знаю, что правовое государство — без и вне экономической реформы, которая бы стимулировала, а не привычно, обирающе запрещала — невозможно, сие — фикция.
Право и экономика неразрывны. Подтягивать «бедных» до уровня «богатых», а не низводить «богатых» до уровня бедных — в этом смысл правового государства. Можно по-разному относиться к Столыпину, но его требование, чтобы законы создавались для сильных и трезвых, а не для слабых и пьяных, — справедливо… Мы получили шанс. И этот шанс — последний. Если история может повториться двояко, то наша — лишь Трагедией, размеры которой невозможно себе представить. Забвение этого постулата — преступно. Мы ждем новых законов, но прежде всего необходимо отменить те старые, которые кандалами висят на ногах общества.
…Папу слушали на встречах с читателями и аплодировали, папу взахлеб читали, Ярославский полиграфический комбинат единогласно выдвинул его в депутаты от своего округа (от депутатства отец скрепя сердце отказался — слишком много мечтал еще написать, цейтнот), не прислушивалась только власть. Михаил Сергеевич, округляя руками угловатые фразы, задушевно беседовал с народом и ничего не делал.
…Папа уехал в Мухалатку и написал последнюю свою, пророческую вещь «Синдром Гучкова», которой завершился цикл «Версий». Эта вещь поразила меня отсутствием перестрелок и погонь, к которым все так привыкли в книгах отца, и трагичным напряжением, в котором ему удается держать читателя без всех этих атрибутов. Повесть эта построена как цепь ретроспективных картин и размышлений героя о судьбе России. Гучков, в эмиграции уже, вновь и вновь возвращается к прожитому — началу революции, когда интриги двора, бюрократические склоки, разброд и шатание в Думе неуклонно подводили страну к кровавому краху. Вот как в произведении Гучков анализирует ситуацию, создавшуюся в стране накануне Октября (и идентичную ситуации конца 80-х — начала 90-х):
Отрывок из книги «Синдром Гучкова».
Государственный корабль потерял курс. Не внушая к себе ни доверия, ни симпатий, власть не может внушить даже страха. То злое, что она творит, она творит шарахаясь, без разума, какими-то рефлекторными, судорожными постановлениями и указами. Ныне в торжественных случаях произносятся старые, всем знакомые слова, но им не верят ни сами ораторы, ни слушатели. Развал центральной власти привел к дезорганизации властей на местах. Местная администрация довела произвол до невероятных размеров, переходя подчас в безумные озорства. Каков же исход того кризиса, через который мы проходим? Все сходятся на одном — грядет катастрофа. Сановники, озабоченные лишь собственной карьерой, готовят государственный переворот.
Далее герой задает себе мучительный вопрос о России. «Рок? Врожденное отторжение западной модели? Презрение к личности? Желание страдать? Верить в Патриарха? Понятие очищающего страдания тоже ведь у нас родилось. Несчастный мой народ, такой нежный, умный, добрый, совестливый. Отчего тебе именно выпала столь страшная божья кара?!»
…Всю жизнь папа перечитывал Салтыкова-Щедрина — творчество этого провидца потрясало его и он всерьез изучал его жизнь.
Из дневника 1963 года.
Трагикомедия получилась с великим, гениальным, лучше всех понимавшим все Салтыковым-Щедриным. (Прозорливость, по-моему, это хорошее знание того, что было и точное понимание происходящего. Это и есть два главных компонента прозорливости.) Работу о нем много лет готовил Каменев. После расстрела в 37-м году рукописями завладел с помощью Ежова Эльксберг — провокатор и одновременно лит. секретарь Каменева. Он и издал монографию о Салтыкове-Щедрине, написанную Каменевым, получил за нее звание доктора филологических наук, титул российского литератора и, кажется, премию Сталина. Такого оборота событий вряд ли мог предвидеть сам Салтыков-Щедрин, а коли мог бы, видимо, весело б посмеялся. Ему не нужны были кружки и жаркие споры о лучезарном будущем. Он все понимал, послужив в ссылке чиновником для особых поручений и вице-губернатором. А все поняв, жил один, ориентировался на себя и писал пророческие вещи, особенно ответ рецензенту по поводу «Истории города Глупова».
Отец тоже, безусловно, обладал даром политического провидения. Еще в 83-м году он сказал мне поразительную вещь:
— Скоро начнется раскачка. Если не действовать с умом, ситуация может стать неуправляемой.
— То есть? — не поняла я.
— Союз перестанет существовать. Сначала отвалятся прибалты, потом Грузия и Средняя Азия, за ними — все остальные.
— А как же Россия? — испуганно спросила я.
Отец тяжело помолчал и, громко хрустнув пальцами, ответил:
— Всегда есть альтернативы, но, боюсь, при нашем отсутствии законов и обилии запретов власти угоднее будет воровство. В этом случае Россию ждет превращение в страну третьего мира, некий аппендикс Европы…
Отец сделал для «альтернативы» все, он был смел и честен, не его вина, если его не услышали, вернее, не захотели услышать. Весной 90-го года, давая интервью французским журналистам в связи с выходом в Париже его повести «Репортер», он еще раз сказал: «Нам дали шанс. Он — последний. Другого уже не будет». Папа редко когда ошибался, жаль, что и тогда он оказался прав.
Прошлое чревато будущим, Минус чушь настоящего. Мир захомутан таинством, Памяти, связей, тягот. Факторы предопределения, Неучтенные логикой. Суть горестей, Счастья и катастроф. Все, что когда-то грезилось Пенно-пурпурным, чистым, Стало чернильно-черным, То есть, наоборот. 
