и дружелюбным:
– Как знать, барон. Источники жизни – непостижимы. Мои надежды идут далеко, я жду от нашего Каспара деяний, которые наверняка заставят вас изменить свое суждение. Из такого материала создаются гении.
– Мы несправедливо поступаем с человеком, возлагая чрезмерные надежды на его будущее, – с грустной улыбкой произнес господин фон Тухер.
– Пусть так, пусть так, но я делаю ставку именно на будущее. Меня не интересует, что у него осталось позади, и все, что мне известно о его прошлом, должно служить лишь одной цели – освободить его от этого бремени. Это-то и есть обнадеживающе чудесное: мы видим перед собою существо без прошлого, вольное, никому и ничему не обязанное, существо первого дня творенья, душу как таковую, инстинкт во всей его первозданности, существо, одаренное великолепными возможностями, еще не соблазненное змием познания, видим перед собою очевидца того, как зашевелились таинственные силы, открытие и исследование которых составят задачу грядущих столетий. Возможно, я ошибаюсь, но это будет значить, что я ошибся и в человечестве, и мне придется признать лживыми мои идеалы.
– Господь да хранит вас от этого, – сказал господин фон Тухер и спешно откланялся.
В тот же день мать Даумера обратила его внимание на то, что Каспар стал спать не так спокойно, как раньше. На следующее утро, когда он, довольно вялый, пришел завтракать, Даумер спросил, как ему спалось.
– Неплохо, – отвечал Каспар, – но я проснулся среди ночи, и мне было страшно.
– Чего же ты боялся?
– Темноты, – признался Каспар и задумчиво добавил: – По ночам темнота сидит на лампе и рычит.
Назавтра он, полуодетый, вошел к Даумеру и в ужасе объявил, что у него в комнате был какой-то человек. Даумер испугался, но тотчас же сообразил, что это привиделось Каспару во сне. Он спросил, что же это был за человек, и тот отвечал: большой, красивый, в белом плаще. Говорил ли он с Каспаром? Нет, не говорил, отвечал Каспар, на голове у него был венец, он снял его и положил на стол, а когда Каспар протянул к нему руку, венец вдруг засветился.
– Ты это видел во сне, – сказал Даумер.
Каспар хотел знать, что значат его слова.
– Твое тело отдыхает, – пояснил Даумер, – но душа твоя бодрствует, и из всего, что ты пережил и перечувствовал за день, творит видение. Это видение называется сном.
Теперь Каспар пожелал узнать, что же такое душа. Даумер ответил так:
– Душа дает жизнь плоти. Плоть и душа – едины. Плоть остается плотью, а душа – душой, но слиты они нераздельно, как вода и вино.
– Как вода и вино? – неодобрительно повторил Каспар. – Но вином ведь только портят воду.
Даумер рассмеялся и заметил, что его слова не более как сравнение. Впоследствии ему уяснилось, что со сновидениями Каспара дело обстоит не так просто. Вообще-то, говорил он себе, сны порождает случайность, произвольная игра предчувствий, желаний и страха, но Каспар со своими снами напоминает человека, который заблудился в лесу и ощупью пробирается вперед. Что-то здесь не так, и я должен выяснить, что именно.
Примечательно было, что некоторые картины постепенно превращались в единое сновидение, которое от ночи до ночи становилось все более завершенным и четким. Сон этот повторяется регулярно и со все большей стройностью и отчетливостью. Поначалу Каспар мог только дробно его рассказывать, ибо картины сновидения являлись ему вперемешку, наконец настал день, когда он сумел подробно описать его своему воспитателю, – так художник сдергивает завесу с уже завершенного творения.
В то утро Каспар, против обыкновения, долго спал, поэтому Даумер решил зайти к нему; едва он подошел к кровати, юноша открыл глаза. Лицо его пылало, обращенный в себя взгляд был тем не менее исполнен силы, а рот нетерпеливо ждал возможности заговорить. Медленным, взволнованным голосом Каспар начал свой рассказ.
Он спал в каком-то большом доме. Женщина вошла в комнату и его разбудила. Он замечает, что кровать очень мала, и не может понять, как он в ней поместился. Женщина одевает его и ведет в зал, где висит множество зеркал в золоченых рамах. За стеклянными стенами блистает серебряная посуда, и на столе, накрытом белой скатертью, стоят изящные, маленькие, расписные чашечки. Он хочет еще посмотреть, но женщина тянет его за собою. Вот другой зал, он полон книг, а с его сводчатого потолка свешивается гигантская люстра; Каспар хочет рассмотреть книги, но огни люстры начинают медленно гаснуть, и женщина ведет его дальше. Они проходят через большие сени, спускаются вниз по огромной лестнице и идут по длинной внутренней галерее. Каспар видит портреты на стенах: мужчины в рыцарских доспехах и женщины в золотых украшениях. Между сводами галереи виднеется двор, там плещет фонтан. Водяной столб внизу серебряно-бел, а вверху красен от солнца. Они приближаются ко второй лестнице, ее ступени, как золотые облака, устремляются вверх. Рядом с лестницей стоит человек, в правой руке он держи г меч, лицо у него черное, нет, лицо у него вовсе отсутствует. Каспар его боится, не хочет проходить мимо, тогда женщина наклоняется и что-то шепчет ему на ухо. Он проходит мимо безликого, идет к гигантской двери, женщина стучит. Ей не отворяют. Она зовет, никто не откликается. Хочет открыть, но дверь заперта. Каспару чудится, что за дверью происходит что-то очень важное, он тоже начинает звать и в это мгновение просыпается.
«Странно, – думает Даумер, – он говорит о том, чего никогда не видел, например, о человеке в доспехах и без лица. Странно! И при этом он медленно подыскивает слова, описания его беспомощны, несмотря на ясность увиденного. Странно!»
– Кто была эта женщина? – спросил Каспар.
– Она была женщиной из сна, – успокаивающе ответил Даумер.
– А книги, а фонтан и дверь? – не унимался юноша. – Они тоже были книги из сна и дверь была из сна? Почему же ее не открыли, эту дверь из сна?
Даумер вздохнул и ничего не ответил. Какая же сила завладела Каспаром, его подопытным? Ведь это сновидение так тесно переплетается с материальным миром.
Каспар неторопливо одевался. Внезапно он поднял голову и спросил, каждый ли человек имеет мать. Даумер отвечал утвердительно, тогда он то же самое спросил об отце. И на этот вопрос ответ последовал утвердительный.
– Где твой отец? – продолжал спрашивать Каспар.
– Он умер.
– Умер? – шепотом повторил он, выражение ужаса промелькнуло на его лице. Он задумался, потом опять спросил: – А где мой отец?
Даумер молчал.
– Он тот, у кого я жил? Он «Ты»? – настаивал Каспар.
– Я не знаю, – отвечал Даумер, в эту минуту он начисто утратил чувство своего превосходства.
– Почему не знаешь? Ты ведь знаешь все. И мать у меня тоже есть?
– Несомненно.
– Где же она, почему она ко мне не приходит?
– Может быть, и она умерла.
– Да? Разве матери тоже умирают?
– Ах, Каспар, – вырвалось у Даумера.
– Моя мать не умерла, – с непостижимой решительностью заявил Каспар. Лицо его вспыхнуло, и он взволнованно добавил: – Может быть, моя мать была за дверью?
– За какой дверью, Каспар?
– За той… во сне…
– Во сне, но сон – это же не взаправду, – наставительно, хотя и робко отвечал Даумер.
– Но ты же сказал, что душа есть взаправду, и она делает сны? Да, я знаю, что мать была за дверью. В следующий раз я эту дверь сумею открыть.
Даумер надеялся, что Каспар забудет сновидение, но этого не случилось. Сон, который Каспар называл сном о большом доме, разрастался, день ото дня его украшал все более пышный и сложный орнамент, так что он стал уже походить на какое-то волшебное растение. И всякий раз Каспар шел по пути, который
