полнотой, с расплывшимся лицом, по которому бежали слезы, она протягивала мужу листок бумаги, хотела что-то сказать, но только бессвязные слова срывались с ее искривленных плачем губ.
— Смотри… ушла… Ох, матка боска!
— Что случилось, моя душенька? — еще ничего не понимая, усаживая ее на диван, спросил Ясинский. Та, забыв о своем французском прононсе, всхлипывала:
— Тамарочка, моя доченька… ушла…
Ясинский взял из ее рук листок и прочел: «Я навсегда ухожу от вас. Я люблю Георгия Георгиевича Клементьева и буду его женой. Вы искали мне достойную партию — богача, знатного человека. Со мной вы мало считались. Теперь прощайте!»
Владислав Станиславович, ошеломленный, не знал, что делать.
— Как же так? — начал он. — Как она смела, как решилась? Это же позор!
— Это ты виноват, ты! — Лицо жены искривила злоба. «Какая она безобразная, — подумал Ясинский, — старая, рыхлая, чем-то напоминает студень». Жена перестала плакать, вскочила с дивана и размахивала перед лицом мужа руками: — Ты отказал Клементьеву. Старый ты дурак! Беги сейчас же к нему, верни дочь нашу, слышишь, верни! Спасайся от позора. Обещай Георгию Георгиевичу свое согласие…
Она задохнулась и упала на диван. Ясинскому стоило больших усилий успокоить ее. Весь дом был на ногах. Владислав Станиславович разносил прислугу. Все ходили испуганные, и только старый швейцар посмеивался про себя. Он-то все знал.
Ясинский не побежал за дочерью ночью, как требовала жена: не хотел показаться перед Клементьевым смешным, жалким, униженным. До самого рассвета обдумывал он свой визит к капитану. И вот сейчас, тщательно одетый, стараясь держаться спокойно и уверенно, с видом оскорбленного достоинства входил в каюту Клементьева. Сухо поздоровавшись, он оглянулся, куда бы положить котелок.
У Тамары при виде отца сжалось сердце, она опустила глаза, крепче сплела пальцы рук, лежавших на коленях, и приказала себе: «Спокойно, спокойно. Возврата нет».
Клементьев, настороженно следя за коммерсантом, сдержанно спросил:
— Чем могу служить, господин Ясинский?
— Вы поступили, как самый низкий обманщик, милостивый государь, — взорвался Владислав Станиславович, больше злой на себя, чем на капитана. За те несколько минут, что он находился на судне, коммерсант окончательно убедился, что допустил большой промах, когда отказывал Клементьеву в руке дочери.
— Я не понимаю… — начал капитан, но Ясинский прервал его:
— Да, да, низкий обманщик! Вы соблазнили мою дочь! Так не поступают благородные люди.
— Ты говоришь неправду, папа! — звонко проговорила Тамара и вскочила на ноги. Георгию Георгиевичу показалось, что жена сейчас разрыдается, лицо ее горело, глаза наполнились слезами, но молодая женщина нашла в себе силы и поборола волнение: — Я сама пришла к Георгию. Он и не знал.
— Тем хуже для него, — повысил голос Ясинский. — Он воспользовался твоим необдуманным поступком, и я…
— Я просила его, чтобы он взял меня в жены, и я стала его женой!
— Что ты говоришь, опомнись! — в ужасе отшатнулся Ясинский. Он побагровел от гнева. Дрожащей рукой беря с кресла котелок, Ясинский закричал: — Сейчас же иди со мной из этого плавающего вертепа. Здесь не место честной девушке!
— Я навсегда стала женой Георгия Георгиевича и никогда не вернусь к вам. — Голос Тамары звенел, как натянутая струна, которая вот-вот оборвется.
— Тебя зовет мать! Она умрет с горя от позора, которым ты покрыла наши головы, наш дом!
— Нет, я не вернусь, — устало, но твердо повторила Тамара. — Прощай, папа!
Из глаз ее побежали слезы. Она отвернулась.
— Что же скажете вы? — выкрикнул в лицо капитану коммерсант.
— Я люблю Тамару Владиславовну и сделаю все для ее счастья! До свидания, господин Ясинский.
— Вы, вас… — Ясинский запнулся, подыскивая слова. Он весь надулся, на лбу и лысине выступили крупные капли пота. — Вы мерзавец! Вор!
Тамара обернулась и увидела, как вздрогнул от оскорбления Клементьев, и, боясь, как бы ему не изменила выдержка, умоляюще бросилась к нему:
— Папа не владеет собой. Он не помнит, что говорит. — Уходите с корабля! — глухо проговорил капитан. Ясинский испуганно попятился назад. У двери он крикнул:
— Я проклинаю вас и не даю родительского благословения, а блудницу верну домой!
Владислав Станиславович покинул каюту, и было слышно, как он почти пробежал по палубе, громко стуча каблуками и тростью. Тамара смотрела в открытую дверь, но ничего не видела. Из ее глаз лились слезы. Она обернулась к мужу, ища защиты и успокоения.
…Капитана и его жену в доме Лигова встретил Джо Мэйл. Тамара с любопытством рассматривала темное лицо негра. Она впервые видела Джо так близко, хотя много раз замечала его в городе. Знала она и его историю. В теплом зимнем кителе, из-под воротника которого виднелся шерстяной свитер, негр казался еще огромнее. В руках он держал метелку из перьев. Джо узнал Клементьева и с приветливой улыбкой провел его и Тамару в гостиную.
— Господа Лигов и Северов там читают книги и что-то пишут! — проговорил он по-английски. Клементьев кивнул:
— Хорошо! Докладывать не надо, я сам пройду. Подожди меня здесь, дорогая, — обратился он к Тамаре.
Молодая женщина опустилась на диван, прижалась к его высокому подлокотнику. Во всей ее фигуре было такое горе и одиночество, что Георгий Георгиевич не удержался, подошел к ней и поцеловал.
— Все будет хорошо, дорогая!
— Иди! — тихо сказала Тамара. — Я подожду.
Негр сделал вид, что стирает пыль с крышки рояля, который без того сиял чистотой.
Георгий Георгиевич, подойдя к двери, ободряюще улыбнулся жене и постучал. Послышался голос Лигова:
— Войдите!
Едва капитан оказался в кабинете, как и накануне, наполненном табачным дымом, его встретил оживленный Лигов, который ходил из угла в угол.
— Вовремя, очень вовремя пришли, дорогой Георгий Георгиевич! Смотрите-ка на наш план!
Он, позабыв поздороваться, подхватил капитана под руку и подвел к столу, за которым сидел Северов с дымящейся в зубах трубкой. Вокруг лежали десятки книг, журналов, раскрытые и с заложенными страницами, а перед ним большой лист бумаги с карандашными набросками. Алексей Иванович кивком поздоровался с Клементьевым, нагнувшись, сдул с листа табачный пепел и подвинул чертеж моряку:
— Взгляните!
Но прежде чем Георгий Георгиевич успел в нем разобраться, Северов, поднявшись с кресла, быстро заговорил:
— Олег Николаевич, оказывается, все годы получал из Норвегии, Англии, Германии литературу по китобойному делу. Да и я кое-что читал. Вот и пригодилось. Смотрите! — Он стал водить мундштуком трубки по контурам рисунков. — Это будущий салотопный завод в бухте Гайдамак. Тушу кита мы будем частью разделывать на плаву, затем по деревянным настилам подтаскивать ближе к котлам. Вот это главный цех. Здесь в котлах мы будем паром растапливать китовый жир.
— Да, так делают норвежские китобои в Исландии, — подтвердил Клементьев, заинтересовавшись проектом завода. — Мне удалось во время постройки китобойца сходить с охотниками на их дальние береговые станции.
— Значит, согласны! — обрадовался Северов. Несмотря на свои годы и седину, на все несчастья и невзгоды, что выпали на его долю, он по-прежнему был быстр и горяч, как юноша. — Преотлично! Теперь вот здесь вы видите бондарную мастерскую. Бочонки под жир придется делать самим, благо что там, как
