выхватывала ее. Рыба извивалась серебристой упругой полоской.
Урикан, сидевший на носу баркаса, изредка кричал:
— Калым! Кит!
И люди с жадным любопытством скользили взглядами по воде, искали фонтаны. А их становилось все больше и больше. Это были высокие и тонкие полупрозрачные колонны, расширявшиеся к верхней части. Фонтаны китов — сейвалов.
Первый из них, когда кит показывался на поверхности, выбрасывался так стремительно и с таким шумом, точно выстреливался, остальные три — пять фонтанов, появляясь с перерывами, становились все слабее, и кит, показав верх головы и часть спины с большими серыми пятнами, уходил в воду, не выбрасывая над поверхностью лопасти хвоста.
Капитан Лигов, стоявший у руля, безошибочно определял:
— Сейвал. Сейчас «блины» будет делать, за сельдью охотится.
Когда сейвалы оказывались близко, а их моряки насчитывали иногда до пятидесяти, было видно, что сейвал не погружался глубоко. На поверхности то и дело возникали круглые гладкие пятна воды от движения хвоста кита. Это и были «блины». По ним да по жемчужным пузырькам воздуха, выпускаемого сейвалом, китобои легко определяли направление движения животного.
Киты шли на север.
Море жило. И чем больше к нему присматривались люди, тем оно становилось для них все менее пустынным и однообразным.
Пригревало солнце. Шуршал о парус и снасти ветерок, всхлипывала под бортами вода. Федор Тернов управлял парусом. Баркас быстро шел вдоль берега на северо-запад. И чем ближе было к бухте, рекомендованной Козакевичем, которую китобои назвали бухтой Надежды, тем чаще отрывались от своих дел моряки и выжидательно посматривали вперед.
Ходов дымил трубкой. Павел и Петр что-то мурлыкали, сшивая большими матросскими иглами палатку из брезента. Алексей зарисовывал в альбом берега, чаек. Его карандаш легко скользил по бумаге. Тишину нарушил бас Антона Прокопьевича:
— Бревно плывет!
Плотник стоял у мачты в накинутом на плечи полушубке, без шапки, хотя море еще дышало холодом. Его густые волосы перебирал ветерок. Протянув вперед руку, он указывал на видневшийся на поверхности темно-бурый широкий предмет метров шести длиной. На середине виднелся бугор. Лигов вскинул к глазам подзорную трубу и рассмеялся:
— Хорошо бревно! Да это же кашалот спит. Эх, его бы сейчас гарпуном!
В глазах капитана вспыхнул охотничий азарт. Шлюпка подошла ближе к киту. Все с интересом смотрели на него. Алексей зарисовывал кашалота в альбом. Лигов поднял винчестер и выстрелил в кита. Тот дернулся, словно ужаленный комаром, и, сильно сгорбившись, стал круто уходить вглубь, выбросив из воды хвост с широкими лопастями. Наконец кашалот скрылся в глубине. Лигов проговорил:
— Скоро мы их так отпускать не будем.
Капитан с нетерпением посмотрел на берег. Скорей бы высадиться. Где же эта бухта Надежды? Он окликнул Урикана:
— Скоро будем дома?
— Вот за этим мысом, — сказал за эвенка плотник.
— Откуда знаешь? — удивился Лигов.
— Доводилось бывать, — уклончиво ответил Антон Прокопьевич.
Слева проходила высокая пикообразная серая скала. Она, выдаваясь из береговой линии, напоминала сторожевую башню с белыми, вечно кипящими у подножия волнами. Едва шлюпка миновала скалу, как китобои увидели широкую, вдающуюся в сушу спокойную бухту. Моряки не отрывали взгляда от ее спокойной поверхности, широкой полосы золотистого песка, дугообразной линии берега. Лигов подумал, что бухта похожа на лагуну тропических коралловых островов. Только вместо пышной растительности виднелась чахлая поросль и лишь за ней поднималась стена северного леса. Он был особенно густ вдоль реки, извивавшейся в узкой долине между сопок.
— Дом, — сказал Урикан. Его голос прозвучал печально.
Все на берегу было так, как он оставил. Кругом стояла тишина. На месте сгоревших хижин темнели обугленные руины.
Лигов направил баркас к берегу. Павел и Петр приготовились к высадке первыми. Под днищем заскрипел песок. Матросы выпрыгнули прямо в воду и, схватив якорную цепь, вытащили баркас на песок почти на треть. Началась выгрузка вещей.
Лигов и Алексей направились за Уриканом. Он медленно шел к развалинам. Уныло и печально было вокруг. Обугленные бревна, черепки разбитой глиняной посуды — это было все, что осталось от стойбища. Урикан остановился около небольшой груды головешек. Здесь был его дом, здесь он родился, здесь бегал мальчиком и отсюда уходил на свой первый лов рыбы и на охоту. Потом сюда привел Манглу.
Все, что было, показалось Урикану сном. Лигов и Алексей не нарушали молчания эвенка. Они понимали его состояние и отошли, оставив одного со своими воспоминаниями. Урикан резко повернулся к морю, сделал к нему несколько шагов и долго смотрел на горизонт, словно сквозь расстояние и время хотел увидеть, где находится его Мангла. Лицо эвенка застыло, и только в глазах были безысходная боль и гнев. Алексей подошел к нему и, обняв за плечи, сказал:
— Не надо грустить, Урикан. Ты молодой и сильный, и жизнь еще только начинается.
— Манглы нет — жизнь похожа на ночь, — печально сказал Урикан. — Однако, пойдем.
Лигов выбрал у подножия сопки, с правой стороны бухты, место для жилья. Моряки быстро разбили палатку. Скоро потянулся дымок костра, и в котле закипела, распространяя аппетитный запах, похлебка.
У всех было приподнятое настроение. Китобои часто посматривали вокруг. Бухта, где им предстояло жить, нравилась все больше. Дугообразную линию берега замыкали высокие скалы, за ними шли сопки. Долина, уходившая вглубь, была покрыта густым строевым лесом. Лучшего места и нельзя было желать. Контр-адмирал Козакевич оказался добрым советчиком.
— Дом и склад мы построим выше, — указал Лигов на склон сопки, поросший кустарником. — Вон там есть выемка, оттуда будет видна вся бухта и долина, да и спокойнее так.
Алексей понял, о чем говорит Лигов. Капитан не забывал предупреждения контр-адмирала об иностранных китобоях и оценил выбор друга…
…Застучали топоры в южной части бухты, недалеко от Сторожевого мыса, как назвали китобои скалу. Здесь в бухту впадала неширокая быстротечная, с прозрачной водой речка. Расчистив площадку на склоне сопки, китобои отправились в лес рубить деревья.
Шли по берегу реки. С каждым шагом тайга становилась все сумрачнее, непроходимее. Большие стволы лиственницы росли так часто, что их широкие лапы почти сливались в сплошную темно-зеленую крышу, через которую виднелись лишь кусочки неба. Стволы обросли мхом. Мох покрывал землю, камни… То и дело дорогу преграждали поваленные бурей стволы. Но стоило ударить по ним, как они рассыпались в прах. Тайга казалась вымершей. Не слышно было ни птиц, ни зверей. Вышли на небольшую полянку. Антон Прокопьевич опустил на землю пилу и топор:
— Тут начнем рубить.
От полянки шел спуск к реке. По ней и решили китобои сплавлять лес к бухте.
— Давай-ка с тобой начнем, браток! — обратился плотник к Павлу и, сбросив с плеч полушубок, сделал надруб, затем вместе с матросом принялся пилить.
Пока они и Ходов с Терновым валили деревья (было всего только две пилы), остальные с Лиговым прорубали просеку к реке. Работа продвигалась медленно. На другой день Урикан сказал Лигову:
— Однако, подмога нужна. Соболя бьет один охотник, рыбу ловит все стойбище. Палку рубит один, лес — все!
Вскинув на плечо подаренный Лиговым винчестер, он затерялся среди деревьев. На третьи сутки Урикан вернулся с двадцатью эвенками. Они недоверчиво посматривали на китобоев. Урикан все время им что-то объяснял. Старый эвенк подошел к Лигову и, указывая на себя, сказал:
— Козера!
