с тучей снега. Лицо капитана «Блэк стар» было красным от ветра и бьющего сухого снега, а шрам, пересекавший лицо, стал синим, как и кончик обрезанного носа. Обтирая лицо, Стардсон проговорил:
— Пора уходить, хозяин. Из Шантарского моря поздней осенью будет трудно выбраться.
— Я тебя звал не за тем, чтобы узнать о погоде, — оборвал Дайльтон капитана и крикнул матросам: — Выметайтесь отсюда. Когда надо будет — позову. Будьте поблизости!
— Слушаю, мистер, — пробурчал Стардсон.
— Пей! — кивнул Дайльтон на бутылку рому на столе. — Согрейся, раз стал стареть.
Стардсон промолчал. Налив кружку рому, он опорожнил ее и снова сказал:
— Слушаю.
— Когда «Генерал Грант» и «Орегон» будут на горизонте, подойдешь к бухте Счастливой Надежды. — При этом названии Стардсон вскинул голову и нервно потер шрам на щеке. Это не ускользнуло от Дайльтона. — Чего испугался? Пойдешь к бухте ночью и высадишь незаметно двух наших парней.
— Что они должны сделать? — Голос Стардсона прозвучал хрипловато.
— Сжечь жилой дом на склоне сопки. Самим не попадаться. Понятно? — Дайльтон не спускал глаз с капитана.
— Будет сделано, — кивнул Стардсон.
— Ты у меня послушный мальчик! — усмехнулся Дайльтон. — Ну, иди. Да скажи матросам, чтобы вернулись закончить упаковку тюков…
…После отъезда Лигова и Марии в доме стало так пустынно, что Алексей предложил Джо Мэйлу переселиться сюда. Северов, как и все жители колонии, с большой симпатией относился к негру. Мэйл скоро поправился и стал лучшим резчиком на разделке туш. Огромный, сильный, с крепкими руками и могучими плечами, он, казалось, не знал усталости. По характеру это был веселый, общительный человек. На его темном лице всегда светилась улыбка, и уже не одна молодая эвенка заглядывалась на Мэйла, но он был со всеми одинаков и ровен и, казалось, не замечал быстрых зовущих взглядов девушек. Для него на всем свете существовала лишь одна девушка — Элиза из далекого Кентукки. Вспоминая о ней, Мэйл мечтал о том счастливом дне, когда они встретятся. И часто по вечерам, когда над головой весело перемигивались яркие звезды, он пел о далекой родине, о корабле, который увез его, закованного в кандалы, на хлопковые и маисовые плантации. Это была песня, сложенная дедами или прадедами Мэйла, но других он не знал. Любили слушать его жители колонии, когда он, сидя у костра, подбрасывал в огонь щепки и задумчиво пел.
Однажды Мэйл очутился около дома капитанов, как прозвали китобои хижину на склоне Изумрудной сопки, и здесь увидел Лизу с ее сыновьями. Молодая, еще более похорошевшая индианка приветливо поздоровалась с негром. Он с улыбкой нагнулся над младенцами, лежавшими в самодельной коляске, и долго смотрел на них. В его больших глазах появилась не то задумчивость, не то грусть. Быть может, Мэйл вспомнил своих младших братишек и сестренок или свое детство. Во всяком случае он стал часто бывать у дома капитанов. Малыши таращили на него глазенки, и его черное лицо с алыми губами, его широкая улыбка, его голос, когда он, причмокивая, говорил: «Бэби! Бэби!» — не пугали их.
Странно, забавно и в то же время трогательно было смотреть на Мэйла, когда он осторожно брал на свои большие руки ребятишек и ходил с ними, что-то напевая.
Алексей и Лиза любили беседовать с Мэйлом. У него был природный дар рассказчика, и Лиза не раз утирала невольную слезинку, когда Мэйл вспоминал что-нибудь из жизни невольников.
Вот и сейчас, сидя на позвонке кита, заменявшем табурет, перед печкой и подкладывая в нее дрова, Мэйл, сдерживая голос, отвечал на расспросы Алексея о невольничьих рынках. В комнате был полумрак, лампа не горела. Красноватый отсвет из открытой печки падал на лицо Мэйла, дрожал на стенах. Голова негра казалась отлитой из темно-красноватого металла, Алексей, покачиваясь в качалке, смотрел на Мэйла и думал о том, как сложилась судьба этого человека. В чем он провинился, чтобы переносить столько страданий и унижений? Кто в этом виноват? Смутные, дерзкие мысли приходили к Северову, и он пытался разобраться в них.
…Доходившие из России редкие вести заставляли Алексея испытывать новое для него чувство тревожного волнения, ожидания каких-то смутных, непонятных для него событий. Не здесь, на берегу студеного моря, ему хотелось быть в такие минуты, а там, в России, в Петербурге… В смятении Алексей бросался к книжным шкафам и ворошил, перелистывал аккуратно сложенные по годам журналы, газеты. Мелькали перед глазами заголовки, имена… Чернышевский, Некрасов, Бакунин…
Читал и перечитывал Алексей пожелтевшие газетные листы, журналы, задумывался, и мысли, совершив большой круговорот, возвращались к маленькой, затерянной на берегу Тихого океана колонии. Он думал о трудностях жизни ее жителей, о Мэйле, о погибшем Кленове… Беспокойно становилось Северову, он долго мерял шагами комнату, брался за перо, но мысли бились толчками, плохо ложились на бумагу, и Алексей, отшвыривая перо, думал, думал… «Почему Мэйл был рабом?» — и скачок в мыслях: «Почему Лигову с таким трудом приходится создавать китобойный промысел? Разве он только для себя старается? Сколько государств обогатилось, поддерживая китобоев? Почему же этого нет в России? Почему?..»
Алексей оторвался от своих дум. В комнате было тихо. Лишь потрескивали в печи поленья. Молчал Мэйл, точно прислушиваясь к шуму ветра за стеной. Давно спали Лиза и дети. Бесстрастно отсчитывали секунды часы. Было уже далеко за полночь. Северов поднялся с кресла:
— Пойду отдыхать, Джо.
— Пусть бог пошлет вам хорошие сны, — ответил негр. Мэйл остался один перед огнем; Он любил огонь, его жар, его беспокойный характер и силу, которой нет равной. Даже самое крепкое полено бессильно с ним бороться и превращается в горстку серого пепла. Долгими ночами просиживал Мэйл у печки, поддерживая огонь. Он не мог привыкнуть к усиливающимся холодам и поэтому с вечера заготовлял много дров. Но сегодня Мэйл, видно, просчитался. Ему кажется, что топлива не хватит до утра. Он поднялся, оделся, старательно застегнув овчинный тулуп и завязав шапку, вышел из дома.
Ветер бросал в лицо пригоршни снега, жалил кожу, захватывал дыхание. Прикрыв губы рукавицей, Джо почти на ощупь брел к навесу, где лежали дрова. Глаза постепенно привыкали к полумраку. Вот и дрова. Мэйл взял одно полено, другое и остановился. Его внимание привлекло какое-то движение у дома. Он еще не понял, что это такое. За мельтешащей пеленой снежинок трудно разобрать, кто или что там движется. Джо подумал, что ему померещилось, и вновь потянулся за очередным поленом, как вдруг совсем отчетливо увидел две человеческие фигуры. Облепленные снегом, они теперь хорошо были видны Мэйлу. Негр хотел окликнуть людей, но какое-то предчувствие остановило его.
Мэйл видел, что люди, точно воры, оглядываясь и о чем-то перешептываясь, присели у стены и занялись непонятным делом. «Кто такие и что они здесь делают в такую пору?» — думал Мэйл и не знал, как ему поступить. Послышалось звяканье жестянки, потом бульканье выливаемой жидкости. У Мэйла мелькнула испугавшая его догадка: «Неужели эти неизвестные люди намереваются…» В руках одной из фигур вспыхнул огонек, и это заставило Мэйла действовать. Он шагнул из-под навеса, держа в руках полено, и крикнул:
— Что вы делаете, мистеры?
Неожиданное появление Мэйла и его окрик на английском языке на секунду пригвоздили к земле поджигателей, но в следующее мгновение один из них почти в упор выстрелил в высокую и широкую в тулупе фигуру негра. Огонь пистолетного выстрела ослепил Мэйла. Пуля пролетела рядом, издав короткий свистяще-воющий звук. Люди бросились бежать, а Мэйл что было силы закричал:
— Стопинг! Стопинг! Стойте! Стойте!
Он хотел преследовать убегавших, но запутался в длинном тулупе, который почти волочился по земле. На выстрел и крики Мэйла выбежал Северов с двумя пистолетами в руках.
— Что произошло, Джо? — крикнул он. — Кто стрелял?
Негр в нескольких словах сообщил, что произошло. Северов хотел нагнать неизвестных, но они исчезли в темноте. Когда Алексей оделся и вышел с фонарем, следы людей были уже полузанесены, а потом потерялись среди обломков камня и кустарника. Преследование было бессмысленным. Северов вернулся к дому и вместе с Мэйлом осмотрел место, на котором были застигнуты таинственные злоумышленники. Он обнаружил пропитанное жиром тряпье и распущенные концы манильского троса. От них шел резкий запах керосина.
— Нас хотели поджечь, — воскликнул в ярости Северов. — Мы должны поймать преступников!
