нуждающемся в таких людях, как вы, не позволил мне, вашему покорнейшему слуге, закончить разговор…
— Что вам угодно? — повторил Ясинский. — У меня очень немного времени, да и поздний час теперь. Говорите короче!
— О! Я буду счастлив исполнить вашу просьбу. — Японец выпрямился и встретился взглядом с Ясинским. — Мои хозяева просят вас не делать концессии мистеру Дайльтону…
— Как вы смеете?! — громко, с негодованием воскликнул Ясинский.
— Господин Лигов не знает, что вы продаете его сырье мистеру Дайльтону, — быстро и с неприятной для Ясинского интонацией сказал Хоаси.
— Вы занимаетесь шантажом! — уже тише, но с прежним возмущением говорил Ясинский.
— Господин Лигов будет очень на вас сердиться, — спокойно сказал Хоаси, — если мы покажем ему американскую газету, в которой написано, что вы продаете его продукцию мистеру Дайльтону.
— Какие газеты, где газеты? — Ясинский почувствовал опасность, которая нависла над ним.
— Прошу присесть. — Хоаси достал из кармана газету и, развернув ее, указал на подчеркнутую заметку.
Владислав Станиславович пробежал ее взглядом. Лоб его покрылся испариной. Он понял, что застигнут врасплох. Японцу ничего не стоит показать эту заметку Лигову — и тогда все пропало. Да как еще к этому отнесется Клементьев? Молодежь теперь такая щепетильная, патриотическая, черт ее дери!
— Что вы хотите от меня? — спросил Ясинский.
— Разрешите сесть? — Хоаси кивнул на кресло.
— Да, пожалуйста. — Ясинский опустился напротив японца и указал на ящик с сигарами: — Прошу.
Хоаси привычным жестом выбрал сигару и ловко прикурил ее. Все это не ускользнуло от Ясинского, начинавшего понимать, что перед ним не простой мелкий делец.
Посмаковав первые затяжки, Хоаси заговорил:
— Будем беседовать как деловые люди?
…Было уже за полночь, когда Ясинский, сам проводив до дверей Хоаси, остался один. Долго ходил Владислав Станиславович по кабинету, курил, думал. Эти японцы, кажется, народ деловой. Кисуке Хоаси предлагает сотрудничать с ними. Это, по его словам, принесет больше прибыли Ясинскому, чем он получает у Дайльтона. Японцы не только, оказывается, заинтересованы в том, чтобы Дайльтон не получил концессии на Шантарских островах, но и в том, чтобы у них был свой русский человек здесь, во Владивостоке. Вот они намереваются купить земельные участки, заняться строительством, торговлей… В то же время японцы, как дал понять Хоаси, не будут возражать против того, чтобы Ясинский продолжал служить у Дайльтона.
«Вам будет очень удобно иметь такие широкие связи, — вспомнил Владислав Станиславович слова японца, — конечно, мистер Дайльтон не должен знать о нашем с вами сотрудничестве».
Ясинский рос в собственных глазах. Видно, он незаурядная личность, если в нем нуждаются, добиваются его сотрудничества. Владислав Станиславович сказал Хоаси на прощание, что он обо всем должен подумать, и обещал дать ответ через два дня. Но уже сейчас он знал, что согласен на все предложения японца. Ясинский поедет в Петербург, где нужно будет сделать кое-что и для Хоаси, но вернется оттуда с неудачей. Дайльтон не получит концессии на Шантарских островах, но откуда он узнает, почему это не удалось сделать Ясинскому?
Довольный принятым решением, Владислав Станиславович открыл свой шкафчик и, выбрав одну из бутылок, налил себе в бокал темно-коричневого вина. Подняв бокал на свет оплывших свечей в настольном канделябре, он посмотрел, как переливается вино, и проговорил:
— За успехи!
Утром Ясинского разбудил выстрел в порту. «Пришло какое-то судно», — подумал он спросонья и перевернулся на другой бок.
Но через два часа его трясла за плечо жена. Встревоженная, она скороговоркой произнесла:
— Вставай, Славик, вставай, скорее! Беда!
— Какая беда? — Ясинский с неудовольствием смотрел на жену.
— Твоих китобоев привезли. Они в госпитале.
— Что такое? — не понимал Владислав Станиславович.
— Белова и нескольких матросов подобрало судно, шедшее с Камчатки, — передавала жена Ясинского новость, которая уже облетела весь небольшой пост.
Ясинский, не завтракая, поспешил в морской госпиталь. У небольшого, сложенного из бревен домика собралось много народу. Никого внутрь не пускали. Люди заглядывали в окна, но их отгоняли матросы.
Владислав. Станиславович без затруднений вошел в госпиталь. Доктор проводил его к больным.
На койках лежало семь человек и среди них один негр. Это были все, кто остался в живых из команды «Аляски». Доктор подвел Ясинского к койке, на которой лежал Белов. Владислав Станиславович едва узнал капитана. Перед ним лежал совершенно седой человек с исхудалым лицом.
— Они голодали около двух недель, — сказал доктор Ясинскому.
Белов открыл глубоко запавшие глаза и, узнав Ясинского, едва заметно кивнул ему.
— Константин Николаевич. — Ясинский сел на табуретку рядом с койкой, взял капитана за руку. — Что с вами приключилось?
— Дайльтон… потопил… мою «Аляску», — тихо произнес Белов. Был он очень слаб, Ясинский ждал, что капитан что-нибудь добавит, но Белов молча лежал с закрытыми глазами. Доктор сделал Ясинскому знак покинуть палату.
Владислав Станиславович возвращался домой как в тумане. Перед глазами его было изможденное лицо Белова, а в ушах все еще слышался его слабый голос: «Дайльтон… потопил…»
«Дайльтон, Дайльтон… потопил…» — повторял про себя Ясинский, и страх овладел им.
Когда через два дня Кисуке Хоаси позвонил в условленный час у дверей дома Ясинского, швейцар сказал японцу:
— Вас приказано не пускать. Господин Ясинский наказали передать, что они больше не желают видеть вас. Все-с!
Дверь захлопнулась перед лицом Хоаси. Он с шипящим свистом выдохнул воздух. Глаза его недобро заблестели. Кисуке пошел от дома, не зная, что за ним из-за портьеры окна следит Ясинский. Когда Хоаси исчез за углом, Владислав Станиславович облегченно вздохнул и дрожащей рукой отер пот на лбу. Потом торопливо подошел к шкафчику.
…«Очнулся я снова уже в вельботе. Мои матросы дружно налегали на весла, Джо Мэйл поил меня водой. Когда я немного поправился, то поднялся, чтобы осмотреть море. Островов уже не было видно, кругом лежал густой туман. Определить наше местонахождение было невозможно. На вельботе не оказалось компаса. Небо было закрыто тучами.
Наступила ночь. Я забылся тревожным сном. Матросы поочередно садились на весла, гребли, не жалея сил. Джо, этот замечательный человек, которому я обязан своей жизнью, трудился за двоих и был самой внимательной нянькой. Я бы не выжил, если бы не он. Вскоре мною овладела хворь, и несколько дней я был без сознания, бредил. Я не знал, что матросы последний глоток воды, крошку еды отдавали мне, а Мэйл, как потом рассказали матросы, свою воду делил со мной пополам.
Положение наше было ужасным. Жажда, голод, неизвестность мучили нас. Несколько человек мы похоронили в море. На четырнадцатые сутки нас подобрало судно, которое шло во Владивосток. Не буду описывать всех наших переживаний, особенно во время шторма, когда мы прощались с жизнью, вверяя свою судьбу в руки божьи. Надеюсь, что мы скоро встретимся во Владивостоке, и я вам все доложу.
Дорогой Олег Николаевич! Состояние моего здоровья таково, что я больше не смогу быть рядом с вами, промышлять китов. Здесь мне предлагают быть капитаном транспорта, совершающего регулярные рейсы между Владивостоком и Японией. И я решил принять это предложение…»
Лигов опустил письмо, задумался. Было радостно, что Белов жив, но печалило то, что он не будет больше вместе с ним охотиться на китов. Вновь в бухте Счастливой Надежды всего только одно китобойное судно.
Олег Николаевич дочитал письмо, которое ему с оказией доставили из Владивостока через
