«101–й километр, далее везде»
Вальдемар Вениаминович Вебер родился в 1944 году в Западной Сибири в семье российских немцев. Окончил Московский институт иностранных языков. Пишет на русском и немецком. Проза и поэзия выходила в журналах «Знамя», «НМ», «ДиН», «Крещатик», «Арион», «Простор», «Иностранная литература», а также в немецких и австрийских литературных журналах. Автор нескольких книг стиховорений на русском и немецком. Переводил с немецкого и нидерландского. В!970–1990–е годы — составитель ряда известных антологий немецкоязычной поэзии. В 1990–1992 годах руководил семинаром художественного перевода в Литературном институте. Живет в Германии. Основал в Аугсбурге издательства «Waldemar Weber Verlag» и «Verlag an der Wertach».
Если бы не Батюшков…
Я рос в маленьком среднерусском городке, невзрачном, как пыльный камень у обочины. Таких фабричных городков и поселков, как наше Карабаново, по России, особенно на Владимирщине, разбросано несметно, и если в былые времена о каком — нибудь из них было известно что — то особенное, например, что разводят в нем неподражаемые огурчики и поставляют их даже на царский стол, то к периоду нашего в нем проживания огурчики куда — то уже подевались, и никто не мог сказать, чем один город или поселок отличается от другого. В одном производили сатин, в другом ситец. А с такого — то года в первом ситец, а во втором сатин. Ну а что до ситца — то было, до огурчиков? Рыться в местной библиотеке не имело смысла, спрашивать местных жителей, и тем более учителей, тоже. Для большинства история города началась 1 мая 1923 года, когда собрание ячейки РКП(б) фабрики имени Третьего Интернационала постановило зачислить В. И. Ленина почетным ткачом на фабрику и причитающееся ему жалованье отчислять на улучшение питания местного детского дома. Прошлое заросло лебедой, крапивой. Да и было ли оно, это прошлое? Старики только и могли рассказать, что пряли, ткали, красили, рыбу ловили, глухарей стреляли. Ягоды много было. Грибов завались. Водка дешевая. И что ткачихи работали всего на двух — трех станках, не как наши стахановки — сразу на сорока. Руины церквей и монастырских построек, в которых теперь располагались профсоюзные пансионаты горняков и моряков, чем — то реальным никто не воспринимал. Мимо них текла речка Серая, ее берега были нашим настоящим. Мы глядели в ее неглубокие воды, не задумываясь над тем, что у каждой речки есть свой исток и свое устье. Задуматься заставил меня Константин Батюшков, да, да тот самый бедный допушкинский, про которого сегодня только и знают, что из уст профессора Серебрякова, героя «Дяди Вани». Снимаю как — то с полки Батюшкова, открываю, по обыкновению, на середине и вдруг читаю:
Телец упитанный у нас, О ты, болван болванов, Хвала тебе, хвала сто раз, Раздутый Карабанов!
Это из балладо — эпико — лиро — комико — эпизодического гимна «Певец, или Певцы в беседе славено — россов». Существовали когда — то такие «Беседы», на которых тон задавал граф Хвостов. Это про них написана крыловская «Демьянова уха», предполагают, что как раз про Карабанова и написана. Подумалось: а может быть, имеет сей писака какое — то отношение к нашему захолустью? Многое разузнал я про этого Карабанова, Петра Матвеевича: и про то, что офицером он был, и что секретными делами у Потемкина в турецкие войны занимался, и что архивами руководил, а в свободные от службы часы пописывал и необычайно был плодовит. Подражания Шекспиру писал, оды, сказки, идиллии, басни, песни, романсы, тексты для хора, либретто, стихотворные повести, сатиры, шутки, матерные прибаутки, и он мастерским «датским» поэтом был, то есть умел писать стихи на случай, к дате, — кстати, именно тогда, во Хвостова и Карабанова времена, и возникло это понятие, прежде таких поэтов величали «именинными». Видимо, и переводчиком Карабанов был изрядным: заслужил похвалу Вяземского за перевод трагедии «Альзира» Вольтера и удостоился за тот же перевод злой эпиграммы Крылова. И вот от всего этого многообразия остались у мира в памяти лишь песня «Гренадеры — молодцы» да «Искренность пастушки», которую поют в «Пиковой даме», от сорока лет бесконечного писания — всего две пьески! Да разве ж это мало, возразите вы, — от других вообще ничего не осталось, а тут целых две вещи, к одной из которых сам Петр Ильич руку приложил. Ко всему вышесказанному надо прибавить, что ниву литературы Петр Матвеевич возделывал не только посредством пера: среди прочих своих детей произвел на свет дочь Феодосию, в свою очередь родившую писателя Константина Леонтьева, ставившего свою предрасположенность к литературным занятиям в заслугу деду и всю жизнь восхищавшегося его характером и темпераментом, в котором сочеталось «нечто тонкое,
И вот когда я всего Петра Матвеевича прочитал и голова моя вспухла от виршей, я вдруг установил, что владельцем села Карабанова был вовсе не Петр Матвеевич, а его близкий родственник Павел Федорович. Утешало, однако, что и он имеет к искусству и писательству самое непосредственное отношение и что, не сними я с полки совершенно случайно Батюшкова, не наткнись в его книжке на Петра Матвеевича, не узнать бы мне никогда и о Павле Федоровиче. Бегу в библиотеку, прошу Карабанова. Библиотекарша, совсем не удивившись, словно эти Карабановы ее начальники, спокойно так меня спрашивает: — А вам кого — Петра Матвеевича или Павла Федоровича? Если Павла Федоровича, то подождать с недельку придется, в очереди люди стоят. — За чем это они стоят? — спрашиваю. — Какой же вы малообразованный, — отвечает она, — за «Анекдотами» Павла Федоровича, за чем же еще! Лучшего рассказчика о людях времен Петра, Елизаветы и Екатерины нет и не будет. И действительно, Павел Федорович — это вам не Петр Матвеевич! Его в «Демьяновой ухе» не изобразишь, он стишками не баловался, был солидным человеком, собирателем древностей, художеств и нумизматики, а между делом исторические рассказики сочинял. Причем относился к этому последнему занятию не с меньшей серьезностью, чем к государственной службе или остальному своему собирательству. Приходили к нему, например, разные князья и графы, владельцы древностей, чтобы дорогую вещицу или рукопись продать, и каждый знал, что обязательно должен с собой еще и какую — нибудь правдоподобную байку про предков своих принести, иначе не покупал у них ничего Павел Матвеевич. Так собралось у него этих баек за жизнь на целую книгу. А еще он составлял списки замечательных русских людей с древнейших времен. Читая эти списки, погружаешься в глубь веков; стоит лишь копнуть легонько, — и ты уже в семнадцатом столетии, а там этих Карабановых — пруд пруди. Вот тебе и пыльный камень у обочины! Доходы с карабановского оброка способствовали, можно сказать, процветанию искусства и исторической науки. Не будь их, не оказалось бы многих уникальных собраний ни в Эрмитаже, ни в Оружейной палате. Само же Карабаново знать не знало ни про какие Эрмитажи. Через управляющего оно исправно посылало в Петербург дань, и никаких Карабановых лицезреть не удостаивалось. Не интересовали Павла Федоровича наши березки и одуванчики, ему только и важно было, чтобы денежки к сроку поступали, ну а что управляющий воровал нещадно, так это в порядке вещей, где же их, неворующих, возьмешь, — «и то ладно, что хозяйство без особого убытка ведет» (из письма Павла Федоровича). Поэтому когда люди в селе узнали, что барин собирается их продать, сообщение сие не произвело на них никакого впечатления. Село с угодьями купил в 1846 году купец по фамилии Баранов. Поначалу его в народе иначе как Барабановым не называли. И не только потому, что фамилия нового владельца перекликалась с фамилией прежнего, а потому, что Баранов при помощи барабанов созывал народ на площадь перед строящейся мануфактурой, где рассказывал о своих грандиозных планах, агитируя наниматься к нему на работу. Предки Баранова хозяйствовали в
