Девушка сразу узнала в нем неугомонного Данилыча. Борона был одет в кожаное пальто, крупные складки которого напоминали монументальную бронзу памятников советским вождям. — У раздачи вы сообщаете свой возраст. После этого вам дают упаковку. В ней — еда, витамины, одежда. Обувь будет выставлена в коробках на тротуаре. Не давиться, не хватать по две пары, не драться. Брать только то, что нужно, что будете сами носить. У кого вши, блохи, чесотка и другие проблемы, подойдите ко мне после раздачи: я дам лекарства или возьму вас на обработку. Вопросы есть?
Слышался гул, реплики, смех. Несколько любознательных пенсионеров стояли поодаль и внимательно следили за происходящим.
— Сейчас я начну выпускать иностранцев, — предупредил Федор Борона. — Не кидаться на них, ничего не просить. Все, что они для вас привезли, вы скоро получите. Стойте и ждите. Старшие, следите за порядком! Все как договорились. Я на вас надеюсь. Борис, держи ситуацию под контролем!
Данилыч, прихрамывая, подошел к дверям автобуса, поднялся по ступенькам в салон и обратился к гостям. Лолита дала оператору команду снимать. Ее интересовали общие планы, дети и гости, содержание посылок и, конечно, Борона.
После того как Федор закончил объяснять приезжим порядок выдачи подарков, он спрыгнул на асфальт и приготовился подавать руку пожилым дамам, которых в автобусе было подавляющее большинство.
Иностранцы довольно резво покидали автобус. Открылась средняя дверь. Из нее вышли двое розовощеких лысоватых мужчин, чем-то похожих на огромных младенцев. Один стал принимать опоясанные скотчем коробки, выдаваемые из автобуса. Второй открыл багажные двери и начал выставлять на асфальт коробки с обувью.
Транспорт, насколько Лолита разбиралась во флагах и государственных номерах, прибыл из Дании.
Лолита заметила, что от стайки наблюдавших за акцией пенсионеров отделилась согбенная старушка и, ритмично выбрасывая в воздух клюку, засеменила в направлении коробок с обувью. Иноземцы, одаривавшие детей, сочувственно наблюдали за болезненной поступью старухи и, когда она приблизилась к месту выдачи, стали готовить подходящий для ее случая набор еды и вещей.
— Голубчики, помогите ветерану труда, блокаднице. — Нищенского вида старуха по-младенчески изогнула увядшие лепестки губ. — Муж в финскую погиб, сын — в Отечественную, сама — на крышах зажигалки тушила, а потом окопы рыла, окопы да могилы. Мы, бабы, не меньше мужчин надрывались, чтобы фашиста в город Ленина не пустить!
Иностранцы заворковали на непонятном блокаднице языке и стали по мгновенно образованной цепочке передавать в направлении просительницы, словно кирпичи на Ленинском субботнике, цветастые заморские упаковки. Старуха растерянно смотрела на благотворительную эстафету. Вскоре гостинцы были упакованы в два полиэтиленовых мешка с антиспидовской рекламой и вручены ветеранке.
— Дама! — Старуха нацелилась на бодрую датчанку, вполне возможно ровесницу. — Хоть бы вы нас завоевали, дураков да пьяниц, так, может быть, легче жить бы пришлось тем, кто из наших-то в живых бы остался.
— Как вам, бабушка, не стыдно! — Заставил вздрогнуть умиленную и заплаканную старуху хрипло- звенящий голос пенсионерки в очках с необычайно толстыми стеклами. — Нельзя же так себя не уважать, чтобы у иностранцев побираться! Вы ведь всех нас, вы страну позорите! Попрошайка!
Сконфуженная «попрошайка» не нашлась что ответить, поскольку и сама, очевидно, терзалась своей слабостью. Зажав бескровными пальцами ручки пакетов, она молча направилась к подворотне, в недрах которой, видимо, доживала свой век.
Среди всеобщего гвалта и передвижения эпизод этот выглядел не очень заметным. Датчане действовали проворно. Дети, получив свои комплекты, отходили к стене близстоящего здания, присаживались на корточки и начинали потрошить коробки. Они изучали содержимое, потом запихивали все обратно в тару и незаметно исчезали.
— Старшие групп! — сказал Борона в мегафон. Лолиту всегда очаровывала театральность этого ироничного человека. Сколько проблем он себе приобрел, отстаивая права безнадзора, и все не унимался, постоянно придумывал что-то еще ради облегчения детских судеб. — Следите, чтобы после вас не оставалось мусора! Не позволяйте младшим разбрасывать апельсиновые корки, обертки и коробки. Помните, что вы за это отвечаете. Если останется беспорядок, гостинцев больше не ждите. Поняли? Выполняйте! Колька, ты мне что обещал? А ну убери за собой!
Последние строгие реплики относились к белокурому мальчику лет двенадцати. Он действительно учинил вокруг своей коробки наибольший хаос и теперь нагло-виноватым взглядом ответствовал педиатру.
— Данилыч, да я просто балдею от их простоты! — завопил Колька, перекрывая гомон толпы сиплым, срывающимся голосом. — Что они мне наложили? Апельсины, лимоны, конфеты? Что я — баба, что ли? А самолет зачем? Что я с ним буду делать? Пусть себе в жопу загонят!
— Колька, замолчи! — Федор оборвал смутьяна, напуская на себя суровость. — Мы с тобой потом обо всем потолкуем. Я тебя предупреждал, чтобы приходил только трезвым… Повторяю: тот, кто все получил, — уходит. Те, кому не донести самому, и те, кто боится, что у них по дороге все отнимут, смогут поехать с нами на автобусе. Денис, ты почему без коробки? — Это уже адресовалось мальчику лет одиннадцати, одетому в изорванную капроновую куртку с выпотрошенным наружу утеплителем. — Борис, обрати внимание на Нетакова, обеспечь его общим комплектом!
Руссо еще раз проинструктировала оператора, отошла от группы и завернула за угол дома. Здесь она увидела Колю: он водрузился на свою коробку и сладко затягивался сигаре-той. Рядом стоял другой мальчик, по виду моложе: у его ног валялся заношенный черный ватник, а сам он примерял темно- вишневую вельветовую куртку, подбитую голубым искусственным мехом. Руссо направилась к Махлаткину.
— Тебя Колей зовут? — Лолита подошла почти вплотную и пристально уставилась на подростка, про которого уже не раз слышала кошмарные истории от Бороны и Следова.
— Тебе чего надо? — Мальчик сощурился от дыма, наслаждаясь своей независимостью от неизвестной особы, и успокоил второго, тоже курящего мальчика: — Да кури ты, не стремайся — никто тебе ничего не сделает!
— Я на телевидении работаю, хочу про вас фильм сделать. — Руссо улыбнулась, присела рядом с Колей, достала сигарету и закурила. — Ты когда-нибудь снимался?
— Что? — Коля возмущенно выкатил большие блестящие темно-карие глаза, обретавшие особую выразительность благодаря светлым, крупно вьющимся волосам. — Ты на вокзал пойди — там снимаются, если тебе про них кино хочется сделать!
— Да ты не понял, Коля! — Лолита с досадой затянулась. У нее явно не получалось общаться с беднадзором в стиле Бороны. — Я имела в виду, снимали ли тебя на видеокамеру? Извини, если я тебя нечаянно обидела.
— А чего меня обижать? Я перед твоей камерой уже пять лет кувыркаюсь. — Коля засмеялся, блеснул своими оленьими глазами. Он докурил сигарету до фильтра и ловко отщелкнул его пальцем в пространство. Окурок закружился в полете и шлепнулся в лужу. Мальчик вытянул губы трубочкой и стал выпускать колечки дыма. Когда их набралось с дюжину, Коля выдохнул последнюю порцию дыма струёй, пронзившей клочковатые кольца. — Голым, что ли? А что делать заставишь?
— Да нет, мальчик, я имела в виду совсем другое! — Руссо испытывала смущение перед этим развращенным ребенком и одновременно жалость к нему. Девушка вспомнила, как в первые дни знакомства ей втолковывал Данилыч: «Мы не можем сказать такому ребенку: я тебя люблю! Потому что он понимает любовь только в одном значении и тотчас начинает покорно снимать штаны». — Я просто хотела задать тебе несколько вопросов, например, чем ты хочешь заниматься в жизни, кем стать?
— Я хочу работать с конкретными людьми и делать реальные дела, — с готовностью, словно отличник на уроке, быстро заговорил мальчик, направив себе в грудь оба больших пальца. — А по концовке хочу стать авторитетом, чтобы на моем примере все пацаны росли.
Лолита подумала, что без Бороны у нее вряд ли получится с первой, а то и со второй попытки добиться доверия у этих детей. Она поняла, что чувствует себя рядом с Махлаткиным и этим вторым,
