Волосов огляделся и, несмотря на отсутствие свидетелей, почувствовал в душе какой-то тревожный осадок. Он не ведал того, что некий мужчина в брезентовой, пропахшей дымом плащ-палатке, напоминавший рыбака, имевший на вид от тридцати до пятидесяти лет и получивший недавно то же предложение, что и неудачливый Хомут, очень внимательно следил за каждым движением обоих противников. Этот мужчина, носивший кличку Скунс, называл себя в разные периоды жизни Львом или Алексеем, потому что настоящее его имя — Константин — почти истерлось из людской памяти. Сейчас он думал о том, что не встречал ранее подобной техники освобождения от удушающего захвата, освободиться от которого вообще крайне сложно, но не настолько, как выполнить заказ, который не отработал Хомут и который никогда не будет отрабатывать Скунс.
Алексей следил за сценой на мосту через линзы оптического прицела, готовый при первом же промахе князя избавить его от общества Хомута.
Глава 41. Кошмар в больничном морге
Подвал и первый этаж сталинского дома, фасадом нацеленного на сквер около метро «Ломоносовская», ребята называли «гостиницей». Раньше, когда в здании находилось заводское общежитие, на первом этаже был Красный уголок, спортзал и другие вторичные признаки социализма. Когда предприятие разорилось и распалось на ООО, ЗАО и другие буквы, беззаботно вызревшие в теле еще недавно знаменитого оборонного завода, общежитие содержать стало не по средствам, и от него отказались.
Большинство жителей многоквартирного дома составляли люди, приехавшие в Ленинград за лучшей долей из разных пределов Советского Союза. Ради прописки и жилья они потратили свои лучшие годы на работу в цехах завода или в иных смежных службах. За последние десять фантасмагорических лет они «вернулись» в Петербург, потеряли работу и уже не могли рассчитывать на получение бесплатного жилья.
Те, кто был прописан, равно как и те, кто неформально проживал в добротном шестиэтажном доме, не проявляли особого желания покидать свои норы. Время от времени в доме разгорались жилищные страсти, но на потенциал первого, нежилого, этажа, ввиду его труднодоступности они покуда не дошли. Дело в том, что на жилые этажи был отдельный вход, а двери на первый этаж вели из подвала, который из-за нарушения работы водопровода и канализации оказался затоплен. Немногими, кто не брезговал вонью и нечистотами и рисковал пробраться на первый этаж, были дети.
Существовал еще один путь в «гостиницу» — через мусоропровод. В свое время администрация общежития хвасталась тем, что столь удобную и выгодную систему ей удалось установить еще в начале восьмидесятых. Теперь же, когда взрослые обитатели изнемогали от битвы за бесценные метры, а коммунальные службы дома частично или полностью были парализованы, замер и мусоропровод. Должность дворника исчезла вместе с остальным штатом общежития, ранее содержащимся заводом. Мусорщики Спецтранса, не получая денег, приостановили свои услуги. Жители, уже год обсуждавшие проблемы самоуправления, никак не могли прийти хотя бы к той степени согласия, которая позволила бы им организовать удаление отходов. Однако, несмотря на полную нерешенность мусорной проблемы, жители упорно продолжали валить отходы в объемные трубы.
Когда мусор переполнил предназначенные для него накопители, то пополз к выходу, освобожденному от дверей после ухода домовой администрации, а далее низвергнулся во двор. Таким образом, около пяти мусоропроводов образовались целые свалки. Это привлекало бездомный и безработный люд, животных, птиц, а особенно — крыс, которые прогрызли в зловонном конгломерате хитроумные лабиринты.
Дети, живущие в «гостинице», использовали мусоропровод как аттракцион и рискованный путь для попадания в подвал.
На первом этаже от прежних хозяев осталась масса полезных и просто забавных вещей. Здесь имелись столы, стулья, шкафы, книги, посуда, бюсты Ленина и других вождей и знаменитостей, плакаты, бумажные цветы и кипы бухгалтерских бланков. Безусловным чемпионом по своей роскошной никчемности стал установленный на сцене Красного уголка рояль, на чьих разбитых клавишах ребята вдоволь отводили душу.
Для сна дети натаскали в «гостиницу» помоечных матрасов, одеял, пальто — всего, на чем можно лежать или чем можно укрыться. Сами «лежбища» они устроили на сцене, поскольку здесь им было теплее.
Любка была одним из открывателей и завсегдатаев гостиницы. Она и сейчас хотела добраться до бывшей общаги, в которой проводила когда-то целые недели, обкуриваясь с ребятами «травой», а в тяжелые дни не брезгуя даже «Моментом».
Хотя Люба всего лишь сидела на разбитой урне, ей сейчас казалось, что она превратилась в сочного рогатого слизня и медленно ползет по лезвию бритвы. Самое неприятное состояло в том, что слизень каким-то образом оставался одновременно и девочкой, поэтому Бросова чувствовала, что должна вроде бы бояться порезать свое склизкое тело, но в то же время страх не возникал — ей была безразлична собственная судьба: будь что будет!..
После того как Сашка посадил ее к себе в машину и они поболтали, парень угостил ее «маркой», а когда Проводница заторчала, остановил тачку и стал ее лапать. Бросовой сделалось противно — неужели все хотят от нее только одного?
Девочка оттолкнула Кумирова и даже, кажется, дала ему по харе. Сашка открыл дверь и выпихнул ее из машины. Любка пошла неизвестно куда. Через несколько шагов она узнала очертания «гостиницы», но, обалдевшая от недосыпа и «марки», села на урну…
Бросова заметила огни, но не поняла их происхождения, различила внешние звуки, но они тут же оказались вовлечены в ее видения, и только когда ее куда-то сильно и властно повлекли, проводница вяло попыталась сопротивляться. Ей мерещился огромный рак, зажавший клешнями совсем крохотную русалку. «Как же ей помочь? — думала Люба. — Мамочка! Да это же я сама! Пусти, гад! Чем бы его огреть? Да что там! Он же, как танк, — весь в броне!» Где же волшебник, всегда готовый освободить красавицу- невольницу? Он ведь с крыльями и мечом: прилетает сверху, как туча, и, как молния, рубит насмерть всех Любкиных врагов. Неужели герой не знает о том, что его любовь в смертельной опасности? Может ли он в самом деле не слышать ее отчаянных криков о помощи? Что ж, придется ей самой себя спасать. Но как? Рак во столько раз сильнее ее! И он ведь очень хитрый: предугадывает каждый ее шаг, читает любую мысль — она даже думать боится о возможных путях избавления! Да он просто подымает ее куда-то вверх и уволакивает, словно паук скукоженную в клейкой паутине, совершенно беспомощную муху.
— Просыпайся, маленькая, просыпайся! Ты ведь хочешь этого, очень хочешь. Вы все этого хотите, но боитесь сказать. — Знакомый мужской голос сыпался на нее, сидящую на холодном каменном полу, откуда- то сверху.
Мужчина нагнулся, схватил ее за волосы и куда-то поволок. Это было очень больно. Потом он поднял ее, и Любка увидела дверь с надписью: «Холодильная камера». В дверь были вбиты гвозди, а на них висели веревочки с алюминиевыми крестами и еще какими-то вещицами.
Дверь открылась, и изнутри вырвался отвратительный, тошнотворный запах. Мужчина затащил ее внутрь и толкнул. Бросова на что-то упала и ударилась. Она огляделась. Везде лежали голые или почти голые мужчины, женщины и дети; их было очень много.
Люба всмотрелась и убедилась, что все они мертвые. Она — в морге! Девочка поняла, что и сама валяется на трупах. Она повернулась к тому предмету, о который ударилась при падении, и увидела лиловое, в черных пятнах, лицо старика: глаза его затекли, словно у свиной головы на рынке, а нижняя челюсть отвисла.
— Поцелуй, лапонька, дедушку. Крепко поцелуй, с любовью. Смотри, как он этого хочет. — Мужик нацелил на нее стоящую на треножнике видеокамеру.
— Дя… — хотела Бросова назвать мужчину по имени, которое, кажется, все-таки вспомнила.
