обнаружились старые темные брюки. «Хорошо придумано – чтобы было во что переодеться», – понял Самарин.
– Я допрошу его.
Хотелось рваться в бой, выяснить все об этом человеке, вывести оборотня на чистую воду.
– Приведите его ко мне в кабинет.
Как ни странно, старший следователь Самарин волновался. За время работы в милиции он встречался лицом к лицу с убийцами, мошенниками, ворами, но еще ни разу не встречался с маньяком.
Дверь открылась, и в кабинет ввели вампира. Самарин твердо помнил о понятии «презумпция невиновности» и потому одернул себя: «Виновность этого человека пока не доказана».
– Садитесь, – сухо предложил он. Подозреваемый сел.
– Ваше имя, фамилия, отчество, год рождения адрес.
Пока Пуришкевич отвечал, Дмитрий напряженно думал, как найти те несколько вопросов, которые поставят вурдалака в тупик.
«Вы знаете, за что вас задержали?» Нет, не верно. Он, конечно, знает.
Ребята со Школьной наверняка выложили ему все, что о нем думают, причем без обиняков. Вообще-то идеальный сотрудник правоохранительных органов так поступать не должен, но Дмитрию еще не приходилось встречать этого идеального милиционера. «Где вы были в ночь с двадцать второго на двадцать третье октября?» Нет. тоже не то…
Дмитрий открыл папку и положил перед задержанным фотографию. На убийцу смотрела его жертва. Марина Сорокина, такая, какой она была до той минуты, когда открыла дверь своего дома, вернувшись в неурочное время. Красивая улыбающаяся женщина с пышными светлыми волосами.
– Вам знакомо это лицо? – спросил Самарин.
– Извините, я почти не вижу без очков, – ответил Пуришкевич. Он сощурился и пристально вгляделся в снимок. – Нет, – наконец ответил он и отрицательно покачал головой, – не знакомо.
– Никогда ее не видели?
– Кажется, нет.
– То есть вы не уверены, видели ее или нет?
– Я ее не помню. – Пуришкевич покачал головой более определенно:
– Нет, не могу вспомнить.
– Знакомы с ней не были?
– Нет.
– Хорошо. А что вы делали поздно вечером двадцать второго октября?
– Двадцать второго… Какой это был день недели?
– Среда, – подсказал Самарин.
«Наверняка есть уже готовое алиби. Такие все удумывают заранее. Ну давай, вешай свою лапшу на уши».
– Я… – Пуришкевич потер виски, будто пытался вспомнить. – В среду больница закрыта для посещений. Значит, днем я ходил в библиотеку, а потом поехал на дачу.
– Где находится ваша дача?
– На станции Школьная.
– Но опознать эту женщину вы не можете. А ведь это ваша соседка по дачному поселку. Вы могли видеть ее на станции, в магазине, на улице.
– Не помню, – беспомощно повторил Глеб. «Какой же он малахольный, – подумал Самарин. – Трус, тряпка. Так испугался за свою шкуру, что вот-вот в штаны наложит».
– Итак. двадцать второго октября вы ездили на дачу, расположенную на станции Школьная. В котором часу вы возвращались?
– Вечером. Это была предпоследняя электричка… Кажется, гдовская… Я мог поехать на последней, но, знаете, сейчас так часто бывают отмены, что я, решил подстраховаться.
– Цель вашей поездки?
– Надо было взять варенье, мама просила. Она лежит в больнице. Потом она хотела, чтобы я проверил, как работает АГВ, мы обычно включаем так, чтобы в доме был небольшой плюс.
«Мама просила, мама хотела… Маменькин сынок!»
– В каком вагоне вы ехали?
– Где-то в середине, точнее не могу сказать.
– И вы всегда садитесь в середину?
– Нет чаше стараюсь ближе к началу – я выхожу на Цветочной и иду пешком до «Электросилы». Но было поздно, холодно….
"Марина села в последний вагон, – пронеслось в голове Дмитрия, – если бы она ехала домой, на Фурштатскую, ей было бы выгоднее сесть в начало поезда.
Значит, домой она не собиралась. Ехала к родителям на Московский проспект".
– Когда вернулись домой? – задал он следующий вопрос.
– Около двенадцати, наверно, – пожал плечам! Пуришкевич, – пока сел в метро, пока дошел…
– Что на вас было надето?
– Да что и сейчас.
«Все по показаниям свидетелей: темная куртка, шапка…»
– В руках что?
– Сумка с овощами, я патиссоны вез… Портфель… Туда я банки с вареньем сложил.
«А также запасные брюки, на тот случай если эти испачкаются. И вероятно, железнодорожный ключ».
– Кто может подтвердить факт вашего возвращения домой в указанное время?
Задержанный задумался.
– Никто, – обреченно ответил он наконец. – Мама в больнице, я уже говорил.
Так что никто.
«Маменькин сынок. Малахольная тряпка! Патиссоны вез! Какая же сволочь! С ним все ясно – нереализованные сексуальные потребности. Возможно, подспудная ненависть к матери, переродившаяся в ненависть ко всем женщинам вообще… Вот бы ее и резал, свою старую каргу».
Пуришкевич поднял глаза и сразу опустил. "В глаза смотреть не может.
Слизняк!" Если полчаса назад он даже немного волновался перед встречей с убийцей, то теперь этот человек не вызывал в Самарине ничего, кроме презрения.
Пуришкевич как будто прочел мысли следователя. Он затравленно взглянул на него, обхватил голову руками и пробормотал:
– Это какой-то бред…
– Вы подозреваетесь в убийстве Марины Сорокиной, происшедшем поздно вечером двадцать второго октября в электричке Гдов – Санкт-Петербург.
Задержанный судорожно сглотнул.
– Я… – хрипло произнес он наконец. – Этого… не может быть…
В кабинете повисло напряженное молчание. Задержанный тяжело дышал, как выброшенная; на берег рыба.
– Я не убивал. Я не убивал! Гражданин следователь, я не убивал! – Он снова взглянул на Самарина и прошептал:
– Вы мне не верите, я вижу. Но я… Я не убивал…
– Факты свидетельствуют против вас, Глеб Сергеевич. Посудите сами. Марина Александровна Сорокина села на электричку Гдов – Санкт-Петербург на станции Школьная. В ту самую предпоследнюю электричку, что и вы. Она села в последний вагон, где к ней подошел мужчина. С ним она вышла в тамбур, а затем далее, в кабину машиниста. Там она была убита. К счастью, нашлись свидетели. С их помощью мы составили фоторобот, который был разослан всем отделениям транспортной милиции города и области. На станции Школьная вас по нему опознали.
Пуришкевич опустил голову.
– Пока обвинение вам не предъявлено и вы не считаетесь обвиняемым, – продолжал следователь, –
