— Ну, Таня, будет! Что уж так убиваться! Ведь прибавил, небось, мастер. Ну, двадцать пять, тридцать рублей вычтут, работаешь ты хорошо, скоро наверстаешь.
Таня в тоске заломила руки.
— Александра Михайловна, милая! Мне спешить нужно! Еще год пройдет, — не женится на мне Петя. Ребенок у меня скоро будет, а он легкий сердцем, закрутят его. Другую невесту найдет с приданым. За такого всякая пойдет. Теперь не женится, бросит…
Она замолчала, широко раскрытыми, красными и опухшими глазами глядя перед собою.
— У-у, подлец грязный! — с отвращением всхлипнула она, и трепет пробежал по ее телу.
И она продолжала неподвижно смотреть перед собою. И вдруг подняла на Александру Михайловну свое распухшее, жалкое лицо.
— Скучно мне, Александра Михайловна… Милая!.. Так скучно!.. — ломающимся от слез голосом воскликнула она и схватилась за руку Александры Михайловны, — крепко, как будто стараясь удержаться за нее.
Задыхаясь, Александра Михайловна заговорила:
— Таня, слушай! Не бойся, я тебе все устрою!.. Не бойся, иди домой, вот увидишь, все выйдет по- хорошему… Я к тебе нынче же приду, жди меня, слышишь?.. Вот увидишь, как все будет хорошо… Не бойся! — радостно повторяла она.
Александра Михайловна вышла в прихожую и поспешно оделась. Внизу слышен был говор спускавшихся по лестнице девушек. Александра Михайловна догнала их.
— Девушки, слушайте! — одушевленно заговорила она. — Давайте, соберем меж собой деньги и поможем Тане!
Дарья Петровна растерянно взглянула на нее и смешалась.
— Правда, девушки! — убеждала Александра Михайловна. — Ну, что стоит! По рублю, по два всякая может дать. Не помрем с голоду из-за рубля. А ей помощь будет… Все над Ваською Матвеевым посмеемся.
Фокина, покручивая головою, молча смотрела в глаза Александре Михайловне и вдруг громко расхохоталась.
— Ловко придумала!.. У меня вот пятеро ребят, — нужно их накормить, ай нет? Выдумала… Очень нужно!
Другая девушка враждебно возразила:
— Рубль! Для бедного человека рубль много значит, если он нужен.
— Ничего, пускай съездит в баньку, попарится с мастером. За баню не платить, все экономия! — сказала Гавриловна и хрипло засмеялась.
Александра Михайловна возвращалась домой с Дарьей Петровной. Ее поразило: не только никто не откликнулся на ее призыв, а напротив, после первого взрыва возмущения явилась даже как будто вражда к Тане. Никто даже не обрезал Гавриловну за ее гнусные слова. За что все это?.. Возбуждение Александры Михайловны сменилось усталостью, на душе было обычное тупое отвращение ко всему.
Дарья Петровна угодливо заглядывала Александре Михайловне в глаза и своим смиренным голосом говорила:
— Знаете, где ж у нас что собрать. Ведь сами все вроде как бы нищие живут. А у ней вон, у Танечки, говорят, не одна уж десятка припасена.
Александра Михайловна молчала. Они проходили по Большому проспекту мимо трактира.
— Зайдем, выпьем полбутылочки, — предложила Дарья Петровна, как будто стараясь чем-нибудь загладить свой отказ.
— Нет, мне домой пора, девочка ждет! Она сегодня еще не ужинавши.
— Вы не стесняйтесь! У меня сейчас деньги есть, другой раз вы меня угостите. А девочка все равно уж заснула.
Александра Михайловна колебалась: домой идти — придется зайти к Тане. А что она ей теперь скажет?.. Александра Михайловна согласилась.
Они вошли в трактир; Александра Михайловна прошла в заднюю комнату, конфузливо опустив лицо. Подали водку. Они выпили по рюмке.
Наверху ухал и гудел орган. Около окна сидел стройный студент-медик и читал «Стрекозу». Полная, высокая девушка в пышной шляпе пила за соседним столом пиво и громко переговаривалась через комнату с другою девушкою, сидевшею у печки.
Дарья Петровна налила рюмки. Они снова выпили, Александра Михайловна вздохнула.
— Эх, жалко мне Таню!
Дарья Петровна подняла на нее глаза и улыбнулась медленною, загадочною улыбкою.
— Ничего-то вы, Александра Михайловна, не знаете, ничего не понимаете! Знаете, я вам по секрету скажу: рано, поздно, все равно не миновать Танечке косоглазого… Поглядите сами, разве с нашей работы можно честно прожить? Не она первая, не она последняя.
Александра Михайловна широко раскрыла глаза. Дарья Петровна продолжала:
— Я вам всю правду скажу: все так делают. Ведь Василий Матвеев у нас все равно, что хозяин, сами знаете. Хочет — даст жить, не хочет — изморит работою, а получишь грош. И везде так, везде мастеру над девушками власть дана. А есть-то всякой хочется. Ведь человек для того и живет, чтобы ему полегче было… Поступит девушка, — ну, сначала, конечно, бодается, пока сил хватает, а потом и уступит. Что ж делать, если свет нынче стал такой нехороший?
Дарья Петровна снова наполнила рюмки и выпила свою. Александра Михайловна, не шевелясь, смотрела на нее.
— Хорошо вот, вы такая гордая, настойчивая, — льстиво говорила Дарья Петровна. — А много ли у нас таких? Грунька Полякова, сами знаете, и сейчас живет с ним. Маньку два раза к себе увозил. С Гавриловной когда-то целый год жил. А Фокина вот, — на что уж непоклонная, а сколько раз к нему хаживала, как помоложе была… Я вам правду скажу: которая девушка замужняя или помогу имеет со стороны, ну, та может куражиться. А нет помоги, что ж поделаешь? Вон у Фокиной пятеро ребят, всех одень-обуй; как тут куражиться?
— И вы, вы тоже уступали ему?!
— Я… я-то?.. Я-то нет… Зачем я ему буду уступать?
— Господи, и как не стыдно! — Александра Михайловна глядела ей в глаза и качала головою.
Дарья Петровна хмелела. В ее смиренных глазах мелькнули ненависть и вызов.
— Что ж — «стыдно»? Со стыдом, милая, сыта не будешь!.. Еще поглядим, как другие-то всякие себя соблюдут.
Новое что-то, широкое и страшное, раскрывалось перед Александрой Михайловной. Так вот оно что! Вот отчего все были так странно равнодушны, когда она сообщала о приставаниях к ней мастера, вот почему была словно тайная радость, когда Таня попала в беду.
Они замолчали. Александра Михайловна залпом выпила свою рюмку. В голове шумело, перед глазами было смиренное, желто-бледное, ничего не выражающее лицо Дарьи Петровны. И жутко было это отсутствие выражения после того, что она сейчас говорила.
Наверху по-прежнему ухал и звенел орган. Полная девушка в пышной шляпке переговаривалась с нарумяненной девушкою, сидевшею у печки.
— Ты вчера именинница была? — спрашивала нарумяненная девушка.
— Нет, меня вправду Матреной звать, а не Лизаветой. А это я студента одного надула, чтоб подарок мне сделал. Я двенадцать раз в году именинницей бываю: и на Веру-Надежду-Любовь, и на Катерину, и на Зинаиду, и на Наталью… Вот подвязки подарил; говорит, три рубля отдал. Врет, конечно, не больше полутора заплатил.
Полная девушка, не стесняясь, подняла юбку выше колена и показала новые ярко-красные подвязки.
Она говорила громким, немного сиплым голосом, с веселою улыбкой, и видно было, что говорит она не для подруги, а для студента.
Студент опустил «Стрекозу» и посмотрел на девушку. Она спросила его:
