И запустил ему толстый большой палец под ребра.
— Бо-ольно, Митрошка!
— Пой: «Проклятый мир!»
— Ой-ой!.. Кишки выдавишь, свинья!
— Пой, — сейчас пущу!.. «Прокля-атый мир!..»
Шеметов неистово завопил:
— «Проклятый мир!»
— «Презре-енный мир!.. Несчастный!..» — подсказывал Борисоглебский и ворочал пальцем под ребрами Шеметова.
— «Презренный мир!..» Ой, Митрофан проклятый, саврас без узды!..
Митрыч мрачно и сосредоточенно подсказывал:
— «Несча-астный…»
— «Несча-астный…»
— Морской союз идет на континент! — крикнул Сергей.
Он и Вегнер выскочили из воды и вцепились в Митрыча.
Четыре тела слились в общую кучу. Они возились и барахтались на траве. Мелькало красное, напряженное лицо Митрыча и его огромные мускулистые руки, охватывавшие сразу двоих, а то и всех троих. Токарев сидел на скамейке, смеялся и смотрел на борьбу. Ему бросилось в глаза злобно-нахмуренное лицо Сергея, придавленного к земле локтем Митрыча. Наконец, Борисоглебского подмяли под низ, и все трое навалились на него.
Все еще со злым лицом, Сергей запустил ему палец в живот и крикнул:
— Пой: «Проклятый мир!»
— «Прокля-атый мир!» — покорно заорал Митрыч — так дико, что галки на ивах всполохнулись и с криком полетели прочь.
— Дальше.
— «Презре-енный мир!.. Несчастный!.. Ненавистный мне мир!..»
Его выпустили. Все поднялись — красные, взлохмаченные, задыхающиеся. Шеметов поглаживал ладонью бока и возмущался.
— Этакая гнусная привычка! Чуть что, сейчас палец под девятое ребро, — рад, что анатомию знает, — и пой ему: «Проклятый мир…» Да, может быть, я в этот момент совсем не расположен петь?
— Скоты этакие! Самому мне все брюхо разворочали! — сказал Митрыч.
— Ну, ребята, довольно возиться! — объявил Шеметов. — Нужно купаться. Чур, не брызгаться… — Он вздохнул. — Только у меня что-то уж и охота прошла в воду лезть.
— А раньше большая охота была! — засмеялся Вегнер.
— Молчи ты, плюгаш паршивый! Предатель! Я с тобою и разговаривать не хочу… Владимир Николаевич, — обратился он к Токареву, — пойдемте в купальню, как полагается приличным людям.
Он взял Токарева под руку и важно прошел с ним в купальню.
— Ишь, всю купальню замочили! Порядочному человеку и выкупаться нельзя!
— Ну, вправду, ребята, чур, не брызгаться! Будет! — сказал Борисоглебский.
Вегнер и Сергей поплыли на ту сторону пруда. Митрыч три раза окунулся в купальне и вылез в пруд.
— У-y, пес твою голову отверти! Хорошо!
Он в восторге гоготал, подпрыгивал и окунался до плеч. Токарев тоже влез в воду. Только Шеметов стоял, опираясь о перекладину купальни, и болтал ногою в воде. Он ворчливо говорил:
— Ключи у вас здесь какие-то бьют на дне, что ли? Вода какая холодная!
— Лезь, Сашка, а то опять обрызгаю! — крикнул с того берега Сергей.
— Я тебе «обрызгаю»! — погрозился Шеметов и вздохнул. — Нет, ей-богу, я нахожу это прямо безнравственным: зачем я буду насиловать свое тело? Я и без того прозяб, инстинкт тянет меня согреться, а какой-то нелепый долг повелевает лезть в холодную воду.
Митрыч стоял по грудь в воде и мылил голову. Шеметов встрепенулся, тихонько соскользнул в купальню и исчез под водою.
— У-у-уй!!! — завопил Митрыч и шарахнулся к берегу.
Из воды вынырнуло смеющееся лицо Шеметова.
— Ну, брат, напугал ты меня! Я думал — рак!
— «Ра-ак…» Будешь ты вперед «Проклятый мир» заставлять меня петь?
Сергей крикнул:
— Ну, ребята, одевайся! Скорей! А то поздно будет!
Они оделись и пошли к Дому.
На широкой каменной террасе, заросшей диким плющом, кипел самовар. Все уж пили чай. Конкордия Сергеевна растирала деревянною ложкою горчицу в глиняной миске.
Катя выставила из-за самовара свое розовое молодое лицо и лукаво спросила:
— Какую это вы, Шеметов, песню пели на берегу?
Шеметов вздохнул:
— Это мы с Митрычем спевались. Дуэт из «Демона». Он Демона пел, а я Тамару, — томно сказал он. — А что, хорошо? Производит эстетическое впечатление?
— Прелестно! Производит…
— То-то! — проворчал Шеметов. — А вы думали, что только вы способны доставлять эстетическое наслаждение, разыгрывая своих Шопенгауэров?
Катя расхохоталась и в восторге забила в ладоши. Варвара Васильевна невинно спросила:
— А это хороший композитор — Шопенгауэр?
— Он Шопена хотел сказать! — засмеялась Катя. И все засмеялись. Шеметов презрительно оглядывал их.
— Смеются!.. Как будто композиторы бывают только в области музыки!
— А где ж они еще бывают? — спросил Вегнер.
— Где! Да хоть в философии. Среди твоих немцев есть целый ряд философов-композиторов, — например, тот же Шопенгауэр, Ницше… Платон…
— Да Платон вовсе не немец.
— Поэтому я об нем и не говорю. Вот еще — Фихте…
— Ну, ну, припомни, каких ты еще философов слышал, — засмеялся Сергей. — Вали: Гегель, Лейбниц, Шеллинг, Кант…
Шеметов сердито ответил:
— Нет, они были сухими рационалистами. В них не было этого… порыва, экстаза, что ли…
— Какой нахал! — вздохнул Вегнер.
— А каким голосом говорит свирепым, как будто хочет смертоубийство совершить? — воскликнула Варвара Васильевна.
— Я самым обыкновенным голосом говорю.
— Да, обыкновенным! — сказала Катя. — Мама, смотри, он тебе голову скусит! Налей ему поскорее чаю, умилостивь его!
— А, чтоб вас бог любил! — смеялась Конкордия Сергеевна, разливая в стаканы чай.
Все усердно ели и пили. Пришел Василий Васильевич, загорелый старик в больших сапогах и парусиновом пиджаке. Конкордия Сергеевна налила ему чай в большую, фарфоровую кружку с золотыми инициалами. Василий Васильевич стал пить, не выпуская из рук черешневого мундштука с дымящеюся папиросою. Он молча слушал разговоры, и под его седыми усами пробегала легкая, скрытая усмешка.
Таня встала.
— Ну, господа, напились? Пойдемте!
— Идем!
Быстрым шагом они шли по дороге среди ржи. Солнце садилось в багровые тучи. Небо было покрыто
