жива. Теперь вы, супруг, слушайте меня! Завтра у правителя день рождения, и, когда там все напьются до потери разума, велят привести меня. Ноги мои покалечены и, как бы я ни старалась, идти не смогу. От мучений моя голова как в дурмане, все кружится перед глазами. Я умру от пыток, и тогда вы наймитесь в услужение, чтобы снести меня на спине в тихое место, в Лотосовую беседку, где мы провели нашу первую ночь. Обрядите меня своими руками и утешьте мою душу. Платье с меня не снимайте, похороните на солнечном месте, а когда достигнете высокой должности и подниметесь на лазоревом облаке, не оставляйте меня! Запеленайте в тонкое полотно и положите на высокое ложе для мертвых. Когда же станете выбирать место для могилы, идите прямо в столицу и похороните меня у горы, где покоятся ваши предки. А на могиле сделайте надпись: «Усыпальница Чхунхян, что погибла без вины, храня верность», напишите всего лишь восемь слов. Ах, почему я не стала скалой[163], ожидающей мужа? Солнце уйдет за горы на западе, а завтра снова взойдет, но если бедная Чхунхян умрет, она никогда не вернется. Отомстите за мои обиды! О горькая судьба! Несчастная мать останется без меня, проживет все, что у нее есть, и станет нищей. Будет ходить из дома в дом, вымаливать кусок хлеба и ночевать под горой, а когда силы оставят ее, она умрет. Налетят на нее стаей, распластав крылья, вороны с горы Чирисан и с карканьем повыклюют ей очи. Кто ее пожалеет? Кто их прогонит? О-о! — заплакала она в тоске.
— Не плачь! Что бы ни сделалось, всегда найдется какая-нибудь лазейка. Плохо же ты обо мне думаешь, если так отчаиваешься.
Моннён распрощался с ней и ушел. А Чхунхян... Ночью, в третью стражу, любимый блеснул перед ней, словно молния, и теперь она сидит одна и вздыхает.
— Ясное синее небо всех людей сотворило равными. За какие же грехи я осталась без любимого на дважды восьмой луне? Трудная моя жизнь, так за что же еще и палками избили? Горюю в темнице три или четыре луны, все дни и ночи ждала любимого и вот сегодня наконец увидела, но не зажглась для меня надежда. Когда умру и уйду к Желтым истокам[164], что я смогу рассказать государям царства мертвых? О-о! — снова заплакала она в тоске. Силы оставили ее, и она лежала как мертвая.
Тем временем Моннён, выйдя из дома Чхунхян, решил не спать всю ночь и подслушать, что говорят. Он пошел к управе, а там делопроизводитель подозвал слугу и говорит:
— Послушай-ка, я слышал, будто ревизора зовут Ли. Давеча, в третью стражу, тут ходил какой-то нищий с фонарем, а впереди шла мать Чхунхян. Выглядел он очень подозрительно. Завтра на пиру у правителя следи за всеми внимательно. Смотри, чтоб без происшествий! Будь в десять раз осторожней!
«И откуда они узнают обо всем!» — услышав это, подумал про себя ревизор.
Он зашел в военное ведомство. Взгляните, как ведет себя воинский начальник!
— Стража, нищий, что шатался тут по улице возле тюрьмы, выглядит очень странно. Наверно, это ревизор. Запишите-ка поподробнее, как он выглядит, да смотрите в оба!
— Эти шельмы все знают! — заметил Моннён и отправился к канцелярии. Казначей говорил то же самое. Обойдя все шесть управ, он возвратился в дом Чхунхян. Так прошла ночь.
Назавтра после утреннего приема начали собираться все высокие чины из волостей уезда. Приехал генерал из Унбона, военачальники из Курё, Коксана, Сунчхона, Окква и Чинана. Слева — военные, справа — гражданские, а в середине сам хозяин — правитель уезда. Призвав слугу, он стал распоряжаться:
— Пусть повар готовит угощенье, мяснику вели забить большого быка! Распорядителю церемониями заняться барабанщиками! Слуги должны натянуть тент, а стражники — чтоб никого из народа не пускали!
Кругом стоял шум, в воздухе реяли знамена, звучала музыка. Кисэн в зеленых и алых юбках танцевали, вскидывая белые руки в пестрых рукавах. Возгласы, музыка разволновали Моннёна.
— Эй, стража, скажите-ка своему господину, что издалека пришел нищий и увидел этот прекрасный пир. Пусть он даст мне закусок и вина!
Взгляните-ка на этого стражника!
— Ты куда лезешь? Наш господин запретил тут шляться нищим! — И он вытолкал Моннёна в спину. Наверняка хочет выслужиться!
А генерал из Унбона, увидев эту сцену, обратился к правителю:
— Вон у того нищего шляпа совсем износилась, а выглядит он как потомственный дворянин. Может, посадим его где-нибудь с краю, дадим выпить чарку вина... Как вы думаете?
— Поступайте как считаете нужным, генерал, но...
Это «но» прозвучало довольно зло, и Моннён подумал: «Ага! Боится, я схвачу что-нибудь, но схватят-то тебя сегодня!»
— Пусть тот человек войдет! — приказал генерал из Унбона. Моннён вошел и осмотрелся. Перед всеми гостями в зале расставлены яства, звенят песни. Он взглянул на свой столик. Как тут не рассердиться? На покосившемся столике с отломанным углом лежат деревянные палочки, кожура от бобов да чашка с мутным вином. Он отпихнул все это ногой и, ткнув генерала из Унбона в ребро, проговорил:
— Я хотел бы отведать ребрышка!
— Да кушайте хоть все! — ответил генерал из Унбона и обратился к гостям: — На таком пире скучно только музыку слушать. А не попробовать ли нам сочинить стихи?
Все согласились, и генерал назвал рифмы. Когда рифмы расставили по порядку, Моннён сказал:
— Правда, я нищий, но смолоду читал китайские стихи. Раз уж я попал на хороший пир, напился и наелся, было бы бессовестно с моей стороны уйти просто так. Я напишу стихи по заданным рифмам.
Генерал из Унбона с удовольствием выслушал его, дал ему кисть и тушь. Гости не успели опомниться, как он уже сочинил стих. Моннён писал, думая о чувствах народа и правлении.
Смысл этого стихотворения вот в чем: красивое вино в золотых чарках — это кровь десятков тысяч людей. Прекрасная еда на нефритовых блюдах — плоть десятков тысяч людей. Когда со свечей капают капли воска, льются слезы народа, а там, где звучат песни, громко раздается ропот народа.
Правитель смотрел и ничего не понимал, а генерал из Унбона только взглянул, как тотчас сообразил: «Ну, здесь сейчас начнется...»
Моннён тем временем распрощался и ушел. Он призвал трех главных чиновников и повелел:
— Готовьтесь к делу!
Ведающему казенными работами приказал беречь имущество, войсковому начальнику — караулить почтовых лошадей, а чиновника, обязанного следить за столом уездного правителя, отрядил учесть все продовольствие. Тюремщик обязан был доложить о преступниках, военный чин — перечесть орудия пыток, а судья — приготовить бумаги. Начальнику патруля он велел собрать всех стражников. Моннён устроил такой переполох, а правитель так ничего и не понял.
— Послушайте, унбонский генерал, вы куда это собрались? — недоуменно спросил он.
— Да так, как говорится, по малой нужде!
— Быстро приведите Чхунхян! — приказал правитель. Видно, в голову ему ударило вино.
А Моннён дал сигнал своим спутникам. Посмотрите-ка на них! Вот они кликнули посыльных с почтовых станций, пошептались с ними то здесь, то там. А как выглядят эти спутники ревизора и
