Сюда не докатывалось пагубное влияние дымки, которую Семён Петрович про себя числил ещё одним сомнительным благом урбанизации. В карельском лесу царила вполне нормальная зима с пушистым снегом и крепеньким, градусов на пятнадцать, морозцем. Сейчас небо было ясное, но холодный фронт протащил перед собой изрядную полосу тумана, осевшего густым инеем куда только можно, и деревья с кустами стояли выкованные из серебра.
Семён Петрович предпочёл бы любоваться этой красотой сквозь двухкамерный стеклопакет, но врач настаивал на каждодневных прогулках, а врачей надобно слушать. Заботливо расчищенная дорожка петляла по личному хомяковскому сосняку. Под тёплыми белыми валеночками поскрипывал снег, и Семёну Петровичу вспоминался прошлый год в Оренбурге. В честь сходняка местные люди нормальные «заблатовали вертушку» – и махнули в казахские степи пошмалять из автомата Калашникова по всему, что шевелилось в ярких лучах прожекторов… Вислые щёки депутата, зарумянившиеся от морозца, шевельнула лёгкая улыбка. Не придётся ли ему ностальгически вспоминать ту охоту, да и нынешнюю прогулку по карельской зиме, где-нибудь в беломраморном дворце над Тибром, в промежутке между гладиаторскими боями и вечерним праздничным пиром?..
Позади него, метрах в двадцати пяти, ненавязчиво присутствовала охрана, а в сторонке, между деревьями, прямо по сугробам хаотически блуждал Вольтанутый. Иногда Семён Петрович серьёзно задумывался, не косит ли этот человек под юродивого, больно уж осмысленные и зоркие делались у него временами глаза. Однако обманщик уже давно хоть на чём-нибудь, а попался бы. Хомяков в людях понимал, его было нелегко провести. Но Вольтанутый не попадался, и «папу» брали сомнения. Стал бы мужик в здравом уме так вот шастать туда-сюда с полными ботинками снега, якобы собирая грибы. И прикид свой стрёмный махнуть на лепиху нормальную так и не пожелал… Нет, всё-таки больной он. С тараканом в башке. Ну и хрен с ним, не важно. Важно то, что понта от него немерено. Вспомнив в очередной раз ресторанные сетования чекиста о научных непонятках вокруг «Гипертеха», Семён Петрович вновь улыбнулся, на сей раз с жалостью и презрением. «Так вам и надо, февральские. Не умеете вы с кадрами работать. А кадры, они, как мой дедушка Константин Алексеевич любил повторять, решают всё…»
Они и решали. Ведь самое главное в нашем деле что? Оперативность. Как только из дыры появляется подходящий терпила безответный, надо сразу брать его на гоп-стоп и, не дожидаясь, Господи упаси, приезда отморозков «красноголовых», шмелём делать ноги. И возможно всё это стало только благодаря Вольтанутому. Хоть у него и тараканы бегают в калгане, а место, где клиент засветиться должен, засекает в шесть секунд, и пока, слава Богу, масть канает. Хотя, конечно, случаются проколы…
Вспомнив, как на прошлой неделе из дыры с рёвом вылетел саблезубый тигр и следом нарисовался десяток здоровенных волосатых мужиков с дубинами, Семён Петрович вздрогнул и, поёжившись, глубже натянул на щёки ушанку.
Сегодняшний промысел требовал должного психического настроя. Лучше думать о том, как на другой же день после тигра хомяковским подручным удалось заштопорить бобра в таком крутом прикиде, что с одного тюрбана набрался полный стакан разноцветных сверкальцев. Не говоря уже о драгоценном клинке с весёленькой надписью на древнеарабском: «Клянусь, смерть, я то зеркало, в которое будут смотреться враги». Мама дорогая, как он размахивал этим клинком, тараща безумные глаза, пока не ткнулся мордой в асфальт…
Между тем тропинка отсчитывала терапевтические повороты, и Семён Петрович почувствовал интенсивное выделение желудочного сока. Вздохнув, он свернул к полянке, где для него уже было установлено плетёное кресло, а между двумя костерками метался повар в безупречном колпаке. На одном костерке жарилась диетическая курочка для «папы». На другом – бастурма из говядины, оттаявшей только в маринаде. Для окружающих.
У каждого есть свои маленькие слабости, которым не грех потакать. Семён Петрович любил обедать вот так, по-походному, заедая курочку салатом из свежих овощей. Если бы не предстоявший вскорости выезд, он бы ещё опрокинул кружечку имбирного пивка сорта lager, которое он в шутку называл «лагерным». Однако перед работой, как и за рулём, алкоголя он себе не позволял. Ни единого грамма.
Неспешно макая сочные куски в соус, Хомяков внезапно заметил, что Вольтанутый ничего не ест, и, поманив его к себе, выломал румяный окорочок:
– На, убогий, подхарчись.
– Не. – Блаженный тут же заулыбался и, указав на догоравший костерок, доверительным шёпотом сообщил: – Дормидонтыч гриб жарить будет. Только вон тому не говори…
И, прижав указательный палец к губам, повёл взглядом на повара.
Губы у него были вконец запаршивевшие, покрытые в уголках белым налётом.
Семёну Петровичу на миг вспомнилась зона, и в глазах его даже мелькнуло что-то похожее на человеческое…
Но только мелькнуло. Он деловым тоном поинтересовался:
– А почему дымка в лес не заходит? Или тебе её здесь не видно?
Вместо ответа Вольтанутый вдруг вскрикнул:
– Дормидонтыч всё видит! – Метнувшись к краю поляны, он что-то выхватил из сугроба и через минуту вернулся с обломком сосульки, который, по-видимому, принимал за подосиновик. Снова улыбнулся и поведал так, словно разговор вовсе не прерывался: – Дымка там, где люди. Там, где хорошо, там дымки нет… – И, снова заверив: – Дормидонтыч дымку видит! – принялся насаживать «гриб» на ветку.
«Может, в самом деле зажарит?» – невольно подумалось Хомякову.
Примерно через час, уже в сумерках раннего зимнего вечера, массивные железные ворота в высокой бетонной ограде отъехали в сторону, выпуская колонну из трёх лоснящихся «Мерседесов».
В ведущем, «шестисотом», на командирском месте рядом с водителем сидел Дормидонтыч и приветливо помахивал ладошкой проносившимся за двойными стёклами ёлкам. Семён Петрович держал в свободной руке японскую рацию и от нечего делать изводил ведомые машины проверками связи. Уже на подъезде к Питеру, где-то в Ольгине, Вольтанутый вдруг замахал руками и почему-то радостно сообщил:
– Дормидонтыч дымку видит!
Мощные тормоза «Мерседеса» тотчас же заставили летевшую машину буквально присесть. И весьма вовремя. На дорогу выскочил тощий мужик, его так трясло, что он едва мог говорить. Наконец сидевшие в иномарках разобрали:
– Дальше нельзя! Прямо передо мной грузовик провалился!..
И, словно боясь, что ему не поверят, мужик всё показывал на свою пронзительно-жёлтую, чуть живую от старости «шестёрку».
– Дормидонтыч видит…
Блаженный вытянул кривой, с траурной каймой под ногтем палец в направлении боковой улочки. Кавалькада послушно свернула и проползла опасное место, что называется, огородами, царапая днищами по ухабам. Больше помех на дороге не возникло, и скоро «Мерседесы» уже катились по городским улицам.
Их путь лежал в южную часть города. Довольно долго ничего не происходило, но как только машины описали круг на площади Победы и вновь взяли курс к северу, Вольтанутый захлопал в ладоши:
– Дормидонтыч знает, идут сюда!
Почти сразу в лучах фар вспыхнули радугой клочья уползающего тумана, и из них на проезжей части возникли две человеческие фигуры.
Это были широкоплечие мужики, не столько рослые, сколько мускулистые и определённо подвижные. Лица обоих закрывали большие решётчатые шлемы. Один шлем был украшен высоким гребнем с пышным султаном. Обладатель султана прикрывался металлическим щитом и держал в правой руке короткий прямой меч. Его противнику защитой служила небольшая округлая бронзовая рамка, обтянутая бычьей кожей, а поражать врага он должен был серповидным клинком с наручем. На обоих бойцах были пояса, украшенные бронзовыми накладками, набедренники с поножами, и, вглядевшись, Семён Петрович благоговейно прошептал:
– Мать честная, да это же гладиаторы!
Всё, что имело отношение к древнему Риму, с некоторых пор приобрело для него особую значимость. Сразу примерещился Колизей, белоснежный песок под ярким полуденным солнцем, пятна крови, рык львов… И, конечно, императорская ложа и дивный аромат свежего лаврового венка на его, Хомякова, челе…
