Выбравшись наконец из норы, он быстро глянул кругом и вместо испуга почувствовал даже что-то вроде гордости за любительницу сигар. «Вот ведь шельма, всю правду видит…»
Да, негритянка явно видела сквозь землю. Со всех сторон к цеху подтягивались… как она их там назвала? В общем, эти. Их было не просто много, а фантастически много. Как если бы на «избранность» позарилась вся зона до последнего человека. А потом, уподобившись простейшим, каждый ещё и размножился делением.
— Ох, затопчи слоны того льва… — вылез на свет Божий зэк Бурум, глянул, скупо выругался по- африкански и погладил пальцами автомат. — Сигиди! Их тысячи, но и нас не меньше, ведь так, белый?
— Так, твою мать, — отозвался прапор Сердюков.
За ним выбрался амбал, потом негритянка. И что самое удивительное, показался Ржавый — вот ведь мог бы на всё плюнуть и уже переодеваться на воле, так нет, вернулся. Да ещё прямёхонько в окружение.
«Ты что это, урка, никак приключений ищешь? — взглядом спросил его Колякин. — Или в друзья набиваешься?»
«На этой зоне, мент, разруливаю я, а капитан уходит последним, — словно карту на стол, бросил ответный взгляд Ржавый. — И не пошёл бы ты со своей дружбой, вор свинье не товарищ».
— Да уж, прут, как на барную стойку, — оценила обстановку Мамба, гадливо помянула какое-то «нтули»[198] и опять собралась лезть в дыру. — Эй, мужчины, надеюсь, продержитесь пять минут? Больше, думаю, не понадобится… — Подтянула форменные, уже продранные на коленках штаны и напоследок схитрила: — Абрам, ты со мной, будем с тебя мерку снимать…
Ну да, своя рубаха, а уж тем более муж… Колякин и махнул рукой.
— Так, у каждого свой сектор стрельбы. Оборону будем держать крестом…
Ржавый прищурился из-под руки:
— Ишь, суки, хорошо идут! Как в «Чапаеве» в психическую…
Он не договорил. Земля дрогнула от топота множества ног — нападающие с утробным рыком двинулись вперёд. Синхронно, стремительно, со всех сторон сразу. Как роботы по электронной команде.
— Я прямо, Сердюков справа, Ржавый слева, Бурум — тыл!!! — заорал Колякин. Дослал патрон и дал очередь от бедра. — Стреляйте, так вашу растак! Огонь!!!
Рявкнули автоматы, задёргались стволы, пули ушли в полёт. Стремительный металл безжалостно дробил кости, рвал плоть, швырял наземь бывших людей… Такая вот избранность: слопать килограмм человечины и свалиться с выбитыми мозгами. А ради чего? Удивительным образом Колякин в горячке боя вспомнил голос искусителя и содрогнулся. Только представить, что он сейчас мог шагать среди тварей, утративший всё, что делало его когда-то Андреем Колякиным, забывший жену, Катюху и Ксюху… Карменситу… Нет уж! Лучше даже не представлять!
Три минуты — и наступление бесславно захлебнулось. Но потом с крыши цеха ударил автомат, видимо снятый с одной из охранных вышек. Ударил прицельно, только чудом не убив ошалевшего майора. Колякин увидел половинку своего левого уха, лежавшую на земле. На палец бы в сторону — и кранты, встречай, Боженька.
Майор зажал рану ладонью, подавляя невольный импульс подхватить ампутированный кусочек, нырнул за кучу ржавого металла и дико заорал:
— В укрытие, ребята! В укрытие! Паскуда, он сверху бьёт!..
Собственно, можно было и не орать, все и так мгновенно попрятались — кто под навес, кто за бочки, кто за груду арматуры. По пальцам Колякина текла густая горячая кровь, но голова работала чётко. Итак, оперативного простора ноль, зато людоедов по-прежнему тьма и прут со всех сторон. А на господствующей высоте засел автоматчик, готовый открыть кинжальный огонь. Сейчас кинутся нелюди, разобьются на группы — и за горами ржавого барахла пойдёт позиционная война. Явно очень недолгая. Идти в обход, снимать с крыши автоматчика? Когда под боком такая вот толпа?!. Да ну его к чертям собачьим, надо уже с концами отсюда валить…
— Эй, Андрей Лукич, ты живой? — подал голос из-за бочек прапор Сердюков. — Прыгай в яму, пять минут вроде прошло…
«Ну-ка, сколько там натикало?» — спохватился Колякин, вытер измазанные кровью часы и громко сказал:
— Ты, Сердюков, свою бабу учи щи варить, а здесь моё слово закон. Ржавый и Бурум! Под землю — шагом марш! Мы прикроем…
— А мне твоё слово не закон! — зарычал в ответ Ржавый. Сплюнул и сказал совсем другим голосом, очень по-человечески: — Слышишь, Чёрный Болт, а ты действительно вали. Давай-давай, без черножопых героев здесь обойдёмся. Иди в семью. Вали, говорю, в натуре.
— Ладно.
Мгави ящерицей нырнул в дыру, а толпа нападающих в это время, словно подслушав мысли Колякина, распалась на компактные стремительные отряды. Двигались эти группы удивительно быстро, выстрелы настигали их буквально в последний момент, так что брызги крови отлетали прямо в лица стрелкам. Однако Господь не попустил — снова отбились. Правда, казавшийся бездонным запас патронов истаял прямо на глазах.
— У меня последний! — крикнул Ржавый.
— У меня тоже, — откликнулся Сердюков.
Майор, которому хвалиться было опять-таки нечем, угрюмо промолчал. А что тут скажешь? Последний магазин, он последний и есть. И где, спрашивается, главный негр, где его патронные цинки? А и были бы — один хрен, снаряжать рожки уже времени нет, репты… или как их там… сейчас опять двинутся в атаку.
— Эй, ребята, давайте без дураков… — Майор зачем-то тронул ухо, но оно, вместо того чтобы оказаться на месте, обожгло болью. — Оставьте магазины мне и считайте меня коммунистом. Я прикрою.
А сам опять вспомнил дочек, жену, всё хорошее и близкое. Удивительно, но тёщу вспомнил тоже. Жаль, Алёну Дмитриевну с Володей и Ксюхой в гости пригласить не довелось…
— Тьфу на тебя, коммуняка недорезанный! — Ржавый вдруг вылез из-за укрытия и пошагал на голос к майору. — Короче, оставляете, гражданин начальник, магазины мне и гребёте с песнями подальше отсюда. Я всю жизнь только и делал, что бегал. С паханом, от ментов, от беды, от судьбы[199]… А сейчас от этих пидоров — не побегу. Ни в жисть. Хватит с меня.
Он говорил спокойно и просто, как-то так, что Колякин и Сердюков подчинились сразу. Молча отстегнули магазины, пожали рецидивисту татуированную клешню и, больше не оборачиваясь, убрались под землю. Если человек сделал свой выбор, лучше на пути у него не стоять…
В подкопе было по-прежнему тесно, неуютно и очень страшно. Сейчас твари сметут Ржавого, обнаружат дыру и ринутся вдогонку. Настигнут и начнут хватать за ноги — сперва одного, потом другого и третьего… Или возьмут с собой автомат и станут стрелять, прошивая тело за телом. А тебе не увернуться, не спрятаться, можно только ползти что есть сил, быстрее и быстрее…
Майор полз замыкающим, то и дело шипя и морщась от боли. Кровь сочилась по шее, текла на грудь и живот, пропитывала трусы. Сколько длился бой? Хорошо, если полчаса, а жизнь успела очень многое расставить по местам. Ржавый — вор, изгой, бродяга, урка, а в решительный момент повёл себя как герой. Вот она, русская натура, вот она, загадочная душа. То заточку в бок, то немецкий крест, то жизнь за други своя…
Там, где подкоп упирался в центральную канализационную трубу, Сердюков с Колякиным сперва остановились, а потом ахнули, даже забью про толкающий в спину страх. И было с чего! В толстой стенке зияло внушительное, овальной формы отверстие. Края дыры были идеально ровными, словно бетонная труба была вафельной трубочкой, прорезанной горячим ножом. Только блестели в срезах зеркально-гладкие торцы арматуры.
— Во дают негры! — прошептал Колякин, потянулся к уху, спохватился, отдёрнул руку и двинулся следом за прапорщиком навстречу канализационному смраду. — Ну, дерьмо!..
Да уж, дерьма тут хватало. Нечистоты жидкой консистенции плескались где-то на высоте коленей. Это если идти нормально. А если ползти… Ещё в этой преисподней, как выяснилось, обитали самые настоящие
