Те же и Скунс – 2

домой и увидел в новостях репортаж с места заказного убийства.

– Надо же! – похвастался он жене. – А я ведь там был. Подвозил одного, он столик заказывал. И «Вольвешник» этот зелёный в двух шагах от себя видел…

– Вот так, – сказала супруга и поставила перед ним суп. – Люди столик заказывают, что-то отметить хотят, денежки небось вперёд заплатили. А тут хлоп – и всё кувырком!

С экрана комментировали случившуюся трагедию, строили предположения, анализировали возможные причины, называли имена, известные и не очень. Муж с женой долго слушали комментаторов и наконец пришли к выводу, что это убийство, как и все прочие подобного уровня, навряд ли раскроют. Объявляли же «вызовом органам правопорядка» и «делом чести» убийства Листьева, Холодова, кого-то ещё… У законопослушных супругов не возникло и мысли о том, что один из них выступил соучастником, пусть даже невольным. Ведь заказные убийства важных персон – это что-то такое, что случается в другом месте и с другими людьми. Не около тебя, не с тобой.

Когда Алексей Снегирёв добрался до парка Победы, были уже сумерки. К этому времени он уже мало чем напоминал «главного героя» ужасной трагедии на Приморском проспекте. Он давно ликвидировал усы, очки и прочие мелочи и вывернул двустороннюю куртку, а краска на волосах обесцветилась сама собой, сделав их из каштановых снова седыми.

От сбывшейся мести не становится легче. Только разверзается в душе пустота, в которой гуляют тени акул. Наверное, поэтому иногда находятся люди, которые действительно прощают выродков, загубивших им жизнь. Это очень хорошие, праведные, духовно продвинутые люди…

Разумом Снегирёв понимал, что к расследованию «вопиющего и вызывающего» привлекут кого только можно. Но ещё быстрее новость дойдёт до «Эгиды» (а скорее всего уже дошла), и Плещеев поймёт. Дальше могут быть варианты.

Теоретически невозможной не выглядела даже засада автоматчиков на выходе из метро.

Странное дело, но Скунс по этому поводу испытывал полное безразличие.

Эскалатор вынес его наверх, и он миновал стеклянные двери и струи горячего воздуха, отсекавшие окружающую среду от искусственного подземного мира.

Солнце только что село за недостроенную громаду библиотеки; на проспекте уже зажглись фонари, но в прояснившемся небе ещё не остыла заря. Было тихо, и постепенно усиливался мороз.

Народ валом валил из метро, возвращаясь с работы. Клубился пар, у подземного перехода простуженными голосами пели «Интернационал» и предлагали подписываться под каким-то протестом, в ярко освещённом торговом городке кипела хлопотливая жизнь – наступал самый пик вечерней активности. Снегирёв непонимающе огляделся кругом. Откуда здесь всё это взялось? Зачем?..

Медленно остывал жаркий августовский день, и солнце лилось сквозь листву косыми пятнами света. Возле метро потела и переминалась длинная очередь, упиравшаяся в ларёк с мороженым по девятнадцать копеек. Чуть в сторонке нахваливала жареные пирожки горластая тётка с большой алюминиевой кастрюлей. Парень в лёгкой клетчатой рубашке купил у неё один «канцерогенничек» и даже надкусил его, но есть не стал – опустился на корточки и принялся скармливать голубям. Сизари копошились и ворковали у ног, а самый доверчивый или просто нахальный взлетел на запястье и начал клевать прямо из рук. А потом к парню очень несмело подошла высокая полноватая девушка и, краснея, выговорила самые главные в своей жизни слова: «Простите, молодой человек… Я вот смотрю… Скажите, это ваш знакомый голубь? Или просто так?..»

– Да нет, просто так, – сквозь почти четырнадцать лет ответил ей седой мужчина, стоявший на скрипучем снегу. Помолчал и шепнул в морозные сумерки: – Послушайте, девушка… А что это вы от самой Кузнецовской за мной, как хвостик, идёте? Неужели понравился?..

Она была некрасива. Совсем не из тех, на кого оглядываются на улице. Да ещё одета и причёсана так, чтобы ненадёжнее спрятать какое ни есть женское обаяние от тех, кому всё-таки взбредёт в голову оглянуться… Она в ужасе шарахнулась от парня, так легко разгадавшего её тайное и несбыточное желание счастья. Расплакалась и едва не потеряла очки, пытаясь утереть глаза и одновременно разыскивая платочек…

Мужчина, совершенно непохожий на того смешливого паренька, потянулся остановить, удержать её, но рука встретила пустоту.

– Кира, – прошептал Снегирёв. И почувствовал, как глубоко внутри то ли тела, то ли души начинает пульсировать знакомая боль. Ей физически не полагалось там быть, но она там была. Провод под током, заправленный в огнестрельную рану… Электрический жгут, брызжущий во все стороны огненными ручейками…

– Кира… – повторил Снегирёв и, спотыкаясь, побрёл следом за ней, силясь отыскать её, исчезнувшую в толпе. Люди обходили его, иные толкали, кто-то обозвал пьяным. Наконец он пробился к заснеженной лавочке, с которой она, как ему показалось, только что встала. Он даже присел на жгуче-холодное реечное сиденье и принялся ждать, но скоро понял свою ошибку. Лавочка стояла метрах в полутора от того места, где юлжна была бы стоять. Снегирёв поднялся и торопливо зашагал по крайней аллее парка. Он найдёт Киру. Он её непременно должен найти. А то как бы она без него не пошла под ту арку на Московском проспекте…

Где из трёх негодяев её всё ещё караулит по крайней мере один…

За кухонным окном царила кромешная чернота, только вспыхивал лиловыми космическими зарницами неисправный фонарь во дворе, да неярко горели окна дома напротив. Впечатление черноты было тем сильнее, что отсутствовало привычное оранжевое свечение в облаках:. облака расползлись прочь, небо было ясное. Звёзды смотрели прямо в окно, навевая мысли о малости и ничтожестве человечества.

Сегодня Эсфирь Самуиловна готовила гречневую кашу. Самую простую и насквозь русскую гречневую кашу. Ту самую, которую едят с молоком. Или с маслом. Или с жареным луком и шкварками. Или ещё девяносто девятью способами. Тётя Фира слегка даже передержала её на плите – всё надеялась, что войдёт «просто Генриэтта» Досталь и увидит её за этим занятием. Да пусть только попробует опять унюхать чеснок! Или ещё что-нибудь вякнуть!..

К её некоторому разочарованию, мадам так и не появилась. В конце концов тётя Фира сняла кашу с огня. На соседней конфорке тем временем закипела кастрюля у Оли Борисовой. Та подошла и высыпала в кипяток из газетного кулька вермишель.

– Оленька, – попросила тётя Фира, – если вам газетка больше не нужна, вы её не выбрасывайте. Я кашу заверну.

Сама она газет с некоторых пор не выписывала, и это причиняло определённые хозяйственные неудобства.

– Пожалуйста. – Оля протянула мятые позавчерашние «Ведомости».

Эсфирь Самуиловна разгладила их на своём столике, поставила по центру чугунок с кашей… И глаза помимо воли скользнули в угол листа, к сероватому квадратику криминальной хроники.

«…сотрудниками УФСБ, ГУВД и РУОП проведена совместная операция, в ходе которой задержаны члены преступной группировки, занимавшейся поставками в наш город наркотиков из Таджикистана…»

Тётя Фира поспешно отвела взгляд, чувствуя, однако, большое облегчение. Бог был милостив: ей не дали повода судорожно вспоминать и высчитывать, был ли Алёша в такое-то и такое-то время дома, а если вдруг не был, то не вёл ли он себя как-нибудь необычно, когда возвратился?..

Эсфирь Самуиловна аккуратно запеленала кашу, ухватила чугунок полотенцем (Алёша приклеил над столиком два крючка и повесил суконки, но она постоянно забывала ими воспользоваться) и собралась было нести кашу к себе – кутать в тёплый платок и убирать под подушку, – когда из коридора на кухню влетел Гриша Борисов.

– Слыхали?.. – сообщил он взволнованно. – Опять чиновника грохнули! Вот только что сообщили!..

Патимат Сагитова, составлявшая в мисочке сложную смесь пряностей, покачала головой и молча вернулась к работе. Тётя Фира так и замерла, держа на весу чугунок. Потом медленно опустила его обратно на стол.

– Туда и дорога, – фыркнул тихий алкоголик дядя Саша. Он сидел у своего столика и обедал: извлекал из мундиров сваренную накануне картошку и ел с колбасой. – Довели народ, сволочи! Столько наворовали, что уже поделить спокойно не могут!

– Кого хоть? – оглянулась Витя Новомосковских. – Не губернатора?..