траву. Во взгляде измученной женщины боль, отчаяние и… надежда. И надежда эта связана не с Сыном Медведя, а с его страшным противником…
Вскрик Соболя чуть не выбросил Бусого из видения.
«Мангул… моя Мангул! Ты всё-таки осталась жива… Мангул… Где ты, что они с тобой сделали? Мангул!..»
– Итерскел! – Новый окрик отца заставляет вздрогнуть Сына Медведя. – Сокруши его, или ты мне больше не сын!
И молодой великан вновь бросается на врага. Вкладывает все силы в удар, который должен окончить их поединок. Его левая рука устремляется вперёд, как прыгающая змея. Пальцы метят в глаза. Он бьёт, чтобы убить.
Бусый знает, чем завершится этот удар. Страшно в третий раз видеть, как Брат Крылатых с лёгкостью перехватывает летящую руку, чтобы уложить её, распрямлённую в локте, себе на колено.
Оглушительная боль милостиво гасит сознание Итерскела…
* * *Бусый сжал кулаки. Он не отвернётся, он увидит всё до конца… Брат Крылатых поднял обмякшее тело, пронёс на край полотна и швырнул далеко прочь. Итерскел дёрнулся, свалившись на перебитую руку. Вот сейчас победитель шагнёт следом и…
Он не двинулся с места.
– Мой человек победил! – раздался решительный голос. Это говорила девушка в богатой одежде, Осоке примерно ровесница. При юных летах у неё была повадка большухи, ей никто не осмелился возразить, даже отец Итерскела, поникший на своём кресле-престоле.
А Брат Крылатых как был – с распущенными волосами и голый до пояса – уже шагал к женщине и мальчишке, и попробовал бы кто встать у него на пути! И подошёл, и поднял на руки спасённую женщину, поднял и понёс её за спины вооружённых людей.
«Мангул…» – шептал Соболь.
Почему не ему было дано нести её, прижимая к груди? Почему не к его ногам прижимался отважный мальчонка, заплакавший только теперь, когда миновала нависшая над ними беда?
А Бусый, понимая, что всё может исчезнуть прямо сейчас, силился накрепко запомнить лицо спасённой. Она казалась ему не чужой, она напоминала ему… но кого же? Кого?
Яркая картина происходящего отодвинулась, затянулась туманом. Наверное, такой туман расползается в памяти, пока сердце отсчитывает мгновения беспамятства. Потом из тумана выплыла другая поляна, поменьше.
На ней уже нет Брата Крылатых, ни царственной девушки, ни воинов, сопровождавших её. Кругом Итерскела собрались мужчины. Все они похожи, как близкие родственники, их лица отмечены печатью странной задумчивости: эти люди ни дать ни взять каждое мгновение силятся решить загадку не по уму. На них меховые одежды, мастерски сшитые и сидящие, как вторая кожа.
Это сородичи Итерскела. Его семья. Люди, ближе которых у него никогда не было и не будет.
Он стоит перед ними, едва пришедший в себя, покалеченный, полуголый, босой. На него смотрит отец – вождь Каррил. Смотрит долго, с бесконечным презрением. Потом начинает говорить, и каждое его слово – как камень, брошенный в сына.
– Люди говорили мне, ты не моего семени. Я не верил. Лишь сегодня я увидел их правоту. Мой сын непременно сумел бы выстоять в поединке, он не отдал бы святую Правду детей Лесной Ягоды на поругание чужакам. Не знаю и знать не хочу, от кого нагуляла тебя потаскуха, которую я считал своей женой. Она осквернила моё ложе. Она…
Итерскел бросился вперёд. Рукам ныне совсем не было веры, но дети Лесной Ягоды посыпались в разные стороны, точно поганки, отброшенные пинком. Их копья, выставленные навстречу, сломались, как тонкие прутики. Итерскел прокатился по земле и снова вскочил. Боль в перебитой руке, в глубоко распоротых копьями боку и груди… Боль, но какая-то чужая, далёкая, не имеющая к нему особого отношения и неспособная помешать. Новый прыжок, напролом. Он прокладывал себе дорогу, как кабан в жидком подлеске. Итерскел почти добрался до Каррила…
Его оглушил, сбил с ног страшный удар дубиной по затылку. Молодой богатырь глухо зарычал и опять начал вставать, но за первым ударом посыпались ещё и ещё. Удары совсем не болезненные, доносившиеся как будто издалека, сквозь вязкую толщу воды… вода была багрово-красной и липкой… она заливала горло и глаза, не давала вздохнуть, мешала подняться… Потом он совсем перестал что-либо чувствовать, провалился в блаженное забытьё.
Окровавленное, безжизненное тело оттащили волоком и бросили на дороге. На той самой, по которой недавно проехала со свитой юная госпожа. Дорога – скверное место, на долгой памяти рода по ней ничто хорошее не приходило. Люди там появлялись неизвестно откуда и исчезали неизвестно куда, да и вправду ли это люди? Пусть дорога заберёт Итерскела. Пусть заберёт его, да и не возвращает.
Итерскел не чувствовал, как его за ноги тащили по лесу, оставляя кровавый след на зелёном боровом мху, задевая головой торчавшие из земли корни. Его дух плавал уже не здесь. Итерскел весело и легко бежал по прозрачному сосновому лесу, сквозь косые лучи солнца и лёгкий туман, поднявшийся над болотцем. Радостно и нетерпеливо бежал он туда, где его давно ждала мама. Скорее бы добежать, упасть на колени, уткнуться лицом в тёплые ладони…
Вот тогда будет всё хорошо.
Он расскажет ей обо всём, что успело случиться с тех пор, как она ушла от него, расскажет обо всём без утайки. В том числе и о том, как пошёл биться за неправое дело, как едва не отправил на смерть женщину по имени Мангул и её сына-подростка. Спасибо Предку, скажет он маме, Предок уберёг, не позволил неподобное совершить…
«Что же ты так, сынок?» – опечалится мама, но он попросит прощения, и мама сразу простит его, как прощала всегда. Мама не может не простить…
…Только не добежал до неё в тот раз Итерскел. Дорогу ему преградил царственный зверь. Огромный, исполненный мудрости, достоинства и величия. В тёмно-бурой густой шубе, с серебряной проседью на морде и широченной груди. Прародитель Медведь.
– Здравствуй, батюшка Лесная Ягода, – невольно заробев, поклонился ему Итерскел.
– И ты здравствуй, малыш… Только именем этим ты меня не зови. Его придумали мои несмышлёные медвежата, когда по глупости взялись пробовать силу, но приобрели только Страх. Страх перед всем миром, даже перед своими предками-медведями… Как будто предки могут чем-нибудь навредить своим глупым правнукам, заблудившимся на свете!
Старый Медведь говорил грустно и совсем не сердито.
– Батюшка Медведь, я тоже из-за своей глупой силы и трусости чуть не погубил женщину с сыном – вдруг неожиданно для себя покаянно произнёс Итерскел.
– Знаю. Всё знаю. Ну и что, это повод сразу к маме бежать?
Итерскел огляделся. Осеннее солнце погасло, на лес тихо-тихо опускался реденький снег.
– Я не хочу тут… без неё…
– Какой же ты ещё маленький. И глупый… Ты, к счастью, не натворил последнего зла. Но и хорошего ты тоже ещё ничего не сделал. А надо бы. Ты можешь стать неплохим медвежонком, с ясной душой и смелым сердцем. Тогда в свой черёд и к маме не грех будет отправиться, а пока – рано ещё. Таким, как есть, ты её не порадуешь.
– А долго ли ждать, батюшка Медведь? – тихо спросил Итерскел.
Медведь не ответил. Возможно, он и сам этого не знал.
Немного помолчав, Прародитель подогнул передние лапы и мягко, но так, что ослушаться его было совершенно невозможно, велел:
– Забирайся ко мне на спину… Не бойся! Вот так. Держись крепче. Я тебя отнесу… Нет,
