– Туда и обратно одной дорогой ехали?
– Одной.
– Запоминал?
– Когда ехали обратно, старался. Я же не знал, что к нему домой едем,– сказал Петрович.
– Понятно. Из машины не очень-то дорогу запомнишь.
– Да, в общем, просто,– сказал Петрович.
– Из машины только крупное запоминается,– сказал Ванюша. – Пешком – все другое.
– А ночью? – спросил Петровича Аркадий.
– Если по шоссе, то и ночью. Да ведь по шоссе не пройдешь.
– А дом ночью узнаешь? – спросил Ванюша.– Они у бауэров похожие.
– Дом я запомнил.
– Приметный?
– Здоровый! Двухэтажный барак. В таком доме двадцать человек свободно могут жить. И коровник к дому пристроен. И сарай под уголь и кокс. Там не только дом – двор приметный.
– А с другой стороны выйти, узнал бы?
Петрович подумал.
– Засомневался бы. Въезжали и выезжали через ворота. Со стороны ворот и сориентировался бы.
– Все эти разговоры ни к чему,– вдруг твердо сказал Аркадий. И все будто даже с облегчением замолчали.
Но сто раз скажут: всё! Сто раз сам себе скажешь. А через какое-то время облегчения как ни бывало. Резоны, которые уравновешивали ненависть, не забываются, но полностью теряют силу. Новые резоны накапливаются и отбрасываются, а напряжение становится все сильней. И настоящее облегчение наступает, когда понимаешь, что с главной мыслью никакими соображениями не развязаться.
На следующий день опять заговорили о доме старшего мастера.
Я уже начинал представлять себе этот скрепленный металлическими полосами двухэтажный дом, который вместе с пристроенным к нему большим коровником образовывал букву «Г». Дом и коровник – две стороны бауэрского двора. От свободного, тоже перекрещенного металлическими полосами торца дома идет низкий, по пояс, заборчик. В заборчике примыкающая почти вплотную к торцу калитка. Далее ворота. То есть тот же невысокий разъемный заборчик. За воротами сарай, в который Петрович сгружал кокс. Калитка не запирается. Вход в дом со двора. Дверь узкая, в двери маленькое квадратное оконце. Наверно, в дом можно попасть и через коровник. Окна, выходящие во двор, только на уровне второго этажа. Как выглядит фасад дома, Петрович не знает. Не представляет, где в этом доме комната старшего мастера.
– Если даже в дом попадешь, заблудишься, – сказал Петрович.– Гостиница!
– В дом и входить нельзя,– сказал Ванюша.– Тогда не скроешь, что русские.
Все замолчали.
Аркадий сказал:
– Нелепость.
И вновь я почувствовал, как отлило напряжение. Тупик! Но кто-то спросил:
– Туалет во дворе?
– Есть и во дворе,– сказал Петрович.– Но в доме тоже, наверно, есть.
– А бомбоубежище? Какой-нибудь подвал? Куда они во время тревоги прячутся?
– Может, и не прячутся. Там не бомбят.
– Нужен кто-то, кто по-немецки вызовет его на улицу. Мол, нарушаешь светомаскировку. Или срочный посыльный с фабрики,– сказал Николай.
– Только рот откроешь,– сказал Аркадий,– тебя сразу узнают.
– Я не буду открывать. Это ты вывески читаешь.
– Выйти может и не он,– сказал Петрович.– Я ж говорю, там двадцать человек свободно могут жить.
– Многих видел? – спросил Ванюша.
– Старуху и старика. Но днем работники в поле, а ночью дома.
– Двадцать человек,– сказал Аркадий,– и, конечно, оружие есть. А мы можем пойти втроем-вчетвером. И только один стоящий пистолет.
– Не в том дело, сколько человек,– сказал Ванюша.– Сколько мужчин.
– Поблизости еще два или три бауэрских дома,– сказал Петрович.– Что-то вроде хутора. Даже если удастся его выследить или выманить, взять всех на испуг, они потом опомнятся, догонят. Все дороги нам перекроют. А мы знаем только одну.
– А телефон в доме есть? – спросил Аркадий.
– Не знаю,– сказал Петрович.– Не подумал.
