видел.
Женский лагерь был расположен далеко от нашего. Встречаться, то есть разговаривать, с девушками можно было только на фабрике. Но и эти встречи преследовались лагерной и фабричной полицией. Однако не эта опасность представлялась мне главной. Я бы и до войны не рискнул первым заговорить с девушкой, так важны и сложны были мои мысли о них. Девушки, казалось мне, были смелей и способнее нас. Они быстрей усваивали язык, а в лагере у них чаще происходили стычки с надзирателями и надзирательницами. Страшно было видеть, как они голодны, как они ели в заводской столовой баланду из тростниковой муки.
Группой прошли поляки. Бронислав посмотрел на меня неузнающим добрым взглядом, а Стефан остановился, поцокал языком, горестно развел руками.
– Вот война! Солдатам – война! Малым – война!
Похлопал себя по карманам, открыл и показал пустой портсигар – мол, угостил бы тебя, но пусто.
Вальтер недовольно крикнул ему что-то, и Стефан, кивнув мне, пошел за польские шкафчики.
Я спросил у Володи, слышно ли было что-нибудь об Эсмане. Володя пожал плечами.
– Так кто же он,– сказал я,– немец или литовец?
– У Пирека спроси,– засмеялся Володя. И по его смеху я понял, что мой побег никак не повлиял на его отношение ко мне. Я для него все тот же малолетка.
Костик ждал, чтобы я познакомил его с ребятами из тюрьмы, и я повел его.
Ребята сидели в коечной глубине. Пальто они еще не снимали. Они замолчали, когда мы подошли.
– Костик,– назвал себя Костик, протягивая руку. И я почувствовал, что сделал что-то не то.
– Долго здесь пробудете? – спросил Костик.
– Осмотреться надо,– не сразу ответили ему.
Своим блатным тоном Костик сказал значительно:
– Здесь люди есть.
Ребята молчали, и, еще помявшись, мы с Костиком пошли в кранкенштубу. Я вспоминал раздражительного и думал, что и мне, как этим ребятам, надо было сидеть молча, ни с кем не разговаривать, не отвечать на вопросы и не задавать своих. Не мешать своих тюремных воспоминаний с будничными, лагерными и уж ни в коем случае не знакомить ребят с Костиком. Их надо было познакомить с Володей.
В кранкенштубе было надымлено, шумно, горели две лампочки на длинных шнурах, вокруг койки Соколика сомкнулось плотное кольцо любопытных. Все-таки нас, пацанов, тянуло сюда, к этим кранкам, картежникам, блатарям, тянуло, а не должно было тянуть. Тут уже был Павка-парикмахер, который сам никогда не играл даже «по маленькой». Кто-то дал ему «бычок», и он жизнерадостно дымил, смеялся и отмахивался, отрицательно качал головой, когда к нему с надеждой бросились курящие.
– Отдай людям «бычок!» – сказал ему Костик, но Павка не обернулся.
Зато Лева-кранк сказал Костику поучающе:
– Костик, чего ты за других ж… дерешь!
Москвич сказал:
– Пришел, Костик?
– Примазываешь? – ответил ему Костик.– Много выиграл?
– Соколик выигрывает,– сказал Москвич,– и Борис Васильевич.
– Борис Васильевич,– сказал Костик Бургомистру,– повесить тебя надо на трехэтажных нарах.
Все засмеялись, а на широком плоском лице Бориса Васильевича ничто не изменилось, только в карты он стал смотреть сосредоточенней.
– Николай,– сказал Костик Соколику,– долго ты, сука, будешь людей обыгрывать?
Заморенному Костику Соколик позволял такую демонстрацию близости к себе. Я тоже говорил Соколику «ты», но только много позже понял, откуда это лагерное равенство. Эти мужчины не отвечали за нас, пятнадцатилетних.
В этот момент крикнули:
– Семьсот шестьдесят третий, к вахтштубе!
9
Внизу в коридоре, где недавно стояла очередь за пайкой, уже были все, с кем меня сегодня привезли из тюрьмы. Валька, испуганно смотрел на меня. Все были одеты – целый день не раздевались, ждали.
– Пять минут на сборы и строиться в умывалке,– сказал Гришка, даже не выходя к нам в коридор, а открыв раздаточное окно.– Идите в ночную на работу.
Собираться мне было нечего, но я поднялся наверх, чтобы сказать Костику, что нас гонят в ночную.
– Ну, это еще ничего,– сказал Костик.– Выспишься. Ребята в ночной спят. Немцев на фабрике мало.
Все– таки Костик был напуган, но теперь быстро переходил на свой блатной, всезнающий тон.
– Молись богу, на работу гонят – бить не будут.
В умывалке воняло карболкой и известью из уборной. В ряд, деля помещение пополам, стояли раковины. Они были правильной круглой формы, водопроводные краны поднимались из середины так, что
