наспех, изнуряла ее. Она сшила уже двадцать пар, и конца шитью не было.
Алитет торопил ее, и, когда собиралась партия торбазов, он вместе с другими товарами отвозил их в глубины тундры кочевникам-оленеводам.
Из своего полога пришла к Тыгрене первая жена Алитета, Наргинаут. Она присела рядом и заговорила с Тыгреной мягко, как мать.
— Ты все шьешь, работящая. Алитет такой жадный, что по две пары в день шить, и то будет мало. Ведь тундра велика. Людей там много.
— Наргинаут, зачем он взялся обшивать кочевых людей? — спросила Тыгрена.
— У них нет тюленьих кож, а пастухи все время бегают, им много нужно обуви.
— У нас тоже шили обувь кочевникам, но только родственникам. Разве у Алитета такое большое родство?
— Он меняет торбаза на песцовые шкурки. Все женщины стойбища шьют ему, и все мало, мало, мало.
Тыгрена, положив шитье, вслушивалась в ласковые слова Наргинаут. Эта пожилая женщина, казавшаяся злой, вдруг так участливо заговорила.
— Наргинаут, и ты много шила? Я вижу твои потрескавшиеся руки.
— Нет. Сначала мы жили как все люди. У меня было трое детей. У меня было много радости. Потом не стало. К Алитету пристала сильная болезнь. Корауге сказал, чтобы старший мальчик унес его болезнь. Алитет задушил мальчика и поправился. Так же умерла девочка. И теперь я живу без сердца. У меня, Тыгрена, нет сердца. — И Наргинаут шепотом добавила: — Оно, должно быть, оторвалось…
Женщины долго молчали.
— А когда Алитет сдружился с американом, — продолжала Наргинаут, — он испортился совсем. Он стал мучить себя. Редко стал сидеть дома. Все ездит. То на одних собаках, то на других. Много упряжек завел. Беспокойства взял больше, чем нужно для жизни. И жены ему нужны совсем не для того, чтобы они родили детей.
Тыгрена со страхом слушала эту женщину.
— Наргинаут, — печально сказала она. — У меня с рождения был жених Айе. Мне жалко его. Я не хотела приехать сюда. Ты не сердись на меня.
— Я знаю. Мне лучше с тобой. Ты станешь моей сестрой. Ты облегчишь мою жизнь.
Она помолчала, взяла у Тыгрены шитье и сказала:
— Ступай, Тыгрена, погуляй. Я пошью за тебя. Ведь даже старик Корауге и тот вылезает из полога. Ступай к Ваамчо. У них весело молодым. Старайся только, чтобы Корауге не заметил тебя. Не любит он Ваамчо и его отца Вааля.
— Я на охоту хочу, Наргинаут! Во льды, на простор. Привыкла я, там хорошо!
— Когда вернется Алитет, я скажу ему. Он обрадуется. Сам давно перестал ходить на охоту, а шкур хочет все больше и больше. Вон Туматуге строит ему третий полог. Третью жену решил привезти. — И, глядя на изумленную Тыгрену, Наргинаут добавила: — Ничего, Тыгрена, нам будет легче. Видишь, как много работы придумал Алитет.
На улице свистел ветер. Домой Алитет не вернулся. Он разъезжал и часто оставался ночевать у невтумов — приятелей по жене.
На побережье существовал обычай, когда охотники-мужчины договаривались друг с другом и временно обменивались женами. Нередко можно было встретить семью, глава которой говорил: «Это вот мой сын, а это — сын от моего приятеля по сменному браку». Такой союз двух семей обязывал к взаимной помощи. И если один из приятелей погибал или умирал, другой брал на себя заботу о его семье. Двое мужчин, состоящих в сменном браке, и назывались невтумами.
Но никто не пользовался этим старым обычаем так широко, как Алитет. Почти в каждом стойбище он имел таких приятелей.
Глава одиннадцатая
Жизнь стойбища Энмакай протекала обычным порядком. Как только прекращалась пурга, охотники выходили на море. Навесив ружья в тюленьих чехлах, они шли во льды, где под действием ветра и морских течений открывались полыньи.
Еще не выходя из стойбища, охотники определяли по отражению на небе величину полыньи и расстояние до нее. Большие полыньи, напоминающие громадные озера с ледовыми берегами, были неудобны для охоты: трудно достать убитого тюленя.
В белых, защитного цвета, балахонах охотники садились где-нибудь за отрогом льдины, курили трубку и, не отрывая глаз от воды, сторожили тюленя. Он редко показывался. Но как только тюлень бесшумно выныривал на поверхность, обнажая усатую морду, сейчас же раздавался выстрел. Тюлень, взмахнув ластами, на минуту скрывался в море, а затем всплывал, окрасив воду своей кровью.
В этом промысле Тыгрена не уступала ни одному охотнику стойбища Энмакай. Она с радостью уходила на охоту, во льды, на простор, лишь бы не оставаться в яранге Алитета.
Три дня подряд охотники ходили во льды и каждый раз возвращались без добычи. На четвертый день неожиданно с берега подул сильный ветер. Оставаться во льдах было опасно. Охотники спешили покинуть льды. Возвратились все, кроме Ваамчо. Люди беспокоились.
— Особо коварный дух появился на побережье. Нужно большую жертву ему, — сказал Корауге.
Тыгрена подумала:
«Алитет уехал в тундру к богатому оленеводу Эчавто. Он-то приедет… А вот Ваамчо… он уехал на четырех собачках далеко во льды, туда, где должна быть хорошая охота. Надо бы Ваамчо быть в тундре, а Алитету на хорошей охоте!»
И в этот момент она встретилась с упорным, пронизывающим взглядом шамана Корауге. Тыгрена отвернулась и без надобности стала перебирать шкуры. Ей показалось, что старик узнал ее плохие думы. Страх охватил ее. Ей стало так тяжело, что она оделась и вылезла на улицу.
Ваамчо не выходил у нее из головы. Хорошего человека всегда жалко. Она знает, что Ваамчо сидит теперь где-нибудь во льдах, укрывшись от ветра.
«Куда пойду?» — спросила себя Тыгрена.
Ветер дул сильно, порывами, и яранги почти скрылись в поднявшейся пурге. С моря слышался шум уходящих льдов.
«Пойду к Ваалю», — решила Тыгрена.
В пологе Вааля было человек восемь охотников. Они сидели вокруг старика. Царило тягостное молчание. Никто не замечал, что жирник коптит. Всем было ясно, что Ваамчо оторван от земли.
Тыгрена палочкой поправила мох в светильнике. Она боялась спросить о Ваамчо и молча присела в сторонке.
Старик Вааль сидел, склонив голову. Он даже не курил. По морщинам его лица бежали крупные слезы. Вааль рукой провел по лицу и, глядя в мокрую от слез ладонь, шепотом сказал:
— Никогда я не видел… этих слез. Стар я стал. Не могу удержать.
Он долго смотрел на свою руку с растопыренными пальцами.
— Где вторая одежда Ваамчо? — тихо спросила Тыгрена.
— Там… в сенках, — ответил старик.
Охотники принесли запасную одежду Ваамчо и стали набивать чучело. Они торопливо заталкивали в кухлянку, в штаны, в обувь разную домашнюю рухлядь. И скоро подобие человека из одежды Ваамчо было готово. От бедного хозяйства старика осталось только две шкурки — все ушло в чучело.
— Может быть, слабо набито? — спросил старик. — Возьмите я эти. Я спать не буду.
Чучело осторожно вынесли в сенки.
