Все засмеялись, а лодки уже и след простыл.
Едва пароход пришвартовался к причалу, как на палубу вбежал экспедитор Главсевморпути.
— Кто здесь с Чукотки?
Чукотцы его быстро окружили.
— Вот хорошо, товарищи! Думал, пароход запоздает и билеты пропадут. Через час поезд отходит на Москву. Скорей выгружайтесь. Машины в порту, садитесь — и прямо на поезд.
— Андрей Андрей, а как же Владивосток смотреть? — спросил Таграй.
— Не выходит, стало быть. Ну, это ничего, ребята. И даже очень хорошо. Не будем болтаться здесь, а прямо покатим в Москву. Первый город, который вы увидите, будет Москва.
В МОСКВЕ
Всюду, в какую сторону ни посмотреть, бегут машины. Как дома на колесах, с окнами и дверями, с шумом и грохотом катятся трамваи. Неисчислимое множество людей двигается во все стороны. Людская лавина напоминала большие стада оленей. Одни шли медленно, не спеша, как сытые олени; другие торопились куда-то, сбивая на пути прохожих, и бежали, словно за белыми медведями.
Поминутно оглядываясь по сторонам и жадно ловя новые впечатления, ребята шли за Андреем Андреевичем, как телята за опытной важенкой. Они пересекли широкую площадь, напоминающую озеро, покрытое прозрачным льдом, и вышли на улицу, ведущую к центру. С разгоревшимися глазами, оробевшие, они молча шли за Андреем Андреевичем, ошеломленные величием грандиозного города.
Они шли долго. В голове скопилось так много вопросов, что лучше и не спрашивать. Молчал и сам Андрей Андреевич. На переходах он превращался в руководителя уличного движения и поднятием руки останавливал свою группу. Он и сам не на шутку оробел, опасаясь, как бы на кого-нибудь из них не наскочил автомобиль.
И когда поток транспорта на момент прекращался, Андрей Андреевич кивал им головой, взмахивал рукой и быстро переходил опасное, по его мнению, место. Ему самому хотелось поговорить с ребятами, у него у самого было много впечатлений, но тут не до разговоров. Не на нарте едешь!
С величайшей осторожностью шли они по улице, привлекая внимание любопытных москвичей.
Стройная девушка с черными косами держалась за портупею пограничника и бросала во все стороны изумленные взгляды своих широко открытых красивых глаз.
Плотной группкой двигались за ними пятеро чукотских юношей.
Так шли они долго, пока не попали в центр города.
— Андрей Андрей, это дом Совнаркома? — спросил Таграй.
— Не знаю, — ответил Горин. — А почему ты думаешь?
— Помнишь, в кино показывали там у нас, в заливе Лаврентия?
Рядом проходила девушка с портфелем. Андрей Андреевич остановил ее и спросил:
— Скажите, пожалуйста, это дом Совнаркома?
— Да, да. Это дом Совнаркома. А это — гостиница «Москва». Этот домик — Колонный зал дома Союзов. А там вон — Большой театр, — охотно объясняла любезная москвичка.
Она оглядела их всех и не преминула спросить:
— А вы откуда, товарищи?
— С Чукотки мы. Слыхали? — сказал Андрей Андреевич.
Вскоре они попали в Александровский сад.
— Садитесь, ребята. Вот здесь уж мы поговорим спокойно. Здесь нас никто не задавит, — сказал он.
Ребята сели на скамеечку, и внимание их привлекли деревья. Настоящие, живые деревья, а не на картинках.
— Ну, это такие деревья, какие вы видели еще из вагона, когда мы ехали, — сказал Андрей Андреевич.
Окружив дерево, они прикасались к нему руками, подбирали упавшие листья.
— К нам туда привозят мертвые деревья, а это — живое дерево. Вот мы стоим около него, а оно живет, растет, — сказал Андрей Андреевич.
И вдруг странным показалось ему самому, что эти взрослые юноши, познакомившиеся уже с современной техникой, словно только что родились и впервые увидели растущее дерево. Они долго говорили о деревьях, лесах.
Тает-Хема потрогала нос и сказала:
— Дымом пахнет в Москве, Андрей Андрей.
— Андрей Андрей, а почему москвичи не работают? — спросил Таграй. — Почему все они гуляют? Ведь вот сколько мы ни шли, все улицы заполнены народом.
— Вы знаете, в чем тут дело, ребята? Ведь в Москве четыре миллиона человек. Люди работают в разное время. Некоторые ночью работают. Есть иждивенцы, которые совсем не работают. А на улице всего, может быть, мы и встретили тысяч сорок человек.
— Четыре миллиона? Сколько нужно пищи! Кто это кормит Москву и чем? — спросил Таграй и тут же занялся каким-то подсчетом.
— Ты что это высчитываешь?
— Подожди, Андрей Андрей. У нас на Чукотке сто тысяч оленей. Вес чистого мяса одного оленя тридцать — тридцать пять килограммов. Что же получается? Выходит, москвичи, если дать каждому человеку по кило оленьего мяса, могут съесть все чукотское поголовье оленей за один день? Ой-ой-ой! Вот это Москва!
И все были очень удивлены этим открытием. Даже сам Горин впервые обратил внимание на чрево Москвы. Подсчет Таграя произвел и на него самого очень сильное впечатление.
«Черт возьми! И в голову не приходило это никогда, — подумал он. — А ведь на самом деле удивительно!»
Андрей Андреевич вывел их на Красную площадь. Мавзолей Ленина, Кремль — ведь все это те места, о которых им рассказывали учителя.
С волнением они входят в мавзолей. Здесь лежит величайший из мыслителей человечества. Это человек, гению которого они обязаны тем, что стоят в строю равноправных советских народов.
Выйдя из мавзолея, по асфальтированной дорожке, взволнованные, они направляются к Москве- реке.
На набережной их внимание привлек огромный дом. Он напоминает самые высокие гранитные чукотские скалы.
Задрав головы, они ходят мимо него и спрашивают:
— Сколько же в нем живет людей, Андрей Андрей?
— Не знаю, ребята. Но думаю, что тысяч десять — пятнадцать.
— Какой дом!
— Вот бы два таких дома построить на Чукотке, можно было бы поместить в них весь наш народ.
Три дня в разных районах города москвичи видели группку юношей с раскосыми глазами и русского пограничника.
На четвертый день все они, за исключением Таграя, выехали в Ленинград.
— Ну вот, Таграй, теперь мы остались вдвоем. И прошу тебя не задавать мне больше никаких вопросов!
— Почему, Андрей Андрей?
— Башка у меня уже трещит от вопросов. Кажется, за всю жизнь столько я не думал, сколько за эти три дня. Поедем кататься на метро. Про него тоже не спрашивай. О нем я знаю не больше, чем ты. Построили его, пока я находился на Чукотке.
