Иные бросили собак некормленными. Уравновешенные, спокойные чукчи еще никогда не обращались так с собаками. Собаки — друзья человека Севера. И что бы ни случилось, покормить собак — первоочередная обязанность! Но в этот раз случилось совсем необычное: вдруг опоздаешь и не увидишь «живых чертиков»?
Мы с Таграем готовились к сеансу. Таграй, который долгое время ни за что не хотел стричься, теперь был моим незаменимым помощником по кинопередвижке. Он успел уже хорошо познакомиться со всеми деталями ее.
«Кинопрокат» считал нас невыгодными клиентами и присылал нам картины, обошедшие чуть ли не весь свет. Ленты часто рвались, но и это нас не смущало: мы наловчились быстро клеить их, и сеанс продолжался. Невзыскательная и терпеливая аудитория еще не научилась топать ногами и бранить киномехаников за несовершенство их работы.
Однако Таграй чувствовал, как неприятны эти вынужденные перерывы, и сам торопился быстрей склеить ленту. Впрочем, это доставляло ему огромное удовольствие. Надо сказать, что чукчи вообще очень восприимчивы к технике.
Теперь, когда зал был набит охотниками, желающими посмотреть «живых чертиков», я сказал Таграю:
— Показывай картину сам, Таграй, без моей помощи. Если что испортится и ты не сможешь поправить, прекратим наш сеанс, и людям придется уезжать, не досмотревши до конца.
Таграй был удивлен и озадачен. Такое доверие взволновало его и льстило ему. Обычно медлительный, он теперь суетился и казался немного смешным.
Таграй установил экран, привинтил к скамейке динамомашину, поставил кинопередвижку на стол и вставил ленту. Помощники, — а их было много, почти все ученики, — беспрекословно выполняли его поручения и суетились не меньше самого Таграя.
Я сел среди чукчей и попытался разговаривать с ними, но меня они не слушали, все время посматривая на Таграя.
— Что же ты не показываешь картинки? — спросил старик, мой сосед.
— Я не буду показывать. Показывать будет Таграй.
Старик неодобрительно посмотрел на меня, как будто в моем ответе содержалась неучтивость по отношению к нему. Наверно, он подумал, что я соврал ему.
— Смотрите! Сейчас я буду показывать! — послышался голос Таграя.
Все притихли и смотрели на Таграя с изумленными лицами.
Таграй должен был сначала показать журнал из жизни народов Севера — с тундрой, собаками и оленями.
— Ну, кто будет крутить машину? Вот ту машину в ящике, которая делает свет? Кто? — настойчиво спросил он.
Все это было так неожиданно, что охотники сидели и с недоумением посматривали на Таграя, не решаясь двинуться с места.
А Таграй с серьезным лицом стоял на табурете, держась за ручку кинопередвижки.
— Ну, кто же будет крутить машину? — настойчиво повторил он. — Без этого картину не посмотришь. Надо ее осветить светом из ящика.
Пожилой чукча, односельчанин Таграя, спокойно и серьезно подошел к динамомашине.
В зале стало темно. Машина закрутилась. И вдруг на стене забегали собаки, олени и люди, похожие на сидящих в зале.
— Какомэй, какомэй, Таграй! — слышались мужские и женские голоса со всех сторон. Кто-то крикнул:
— Правда ли, Таграй, что это ты?
Интересно было смотреть картинки, но совершенно непостижимым казалось то, что стадо оленей на стене приводит в движение свой мальчик Таграй, а вовсе не таньг.
В зале стоял шум, скрипели скамейки. Чукчи смотрели то на экран, то на качающийся силуэт Таграя.
Между тем Таграй все энергичнее входил в роль киномеханика.
— Подожди немного, Таграй, я сброшу кухлянку. Мокрый стал, как тюлень, — сказал чукча, вертевший ручку динамомашины.
Свет погас, со стены исчезли картинки. В зале послышался сильный шум, смех. Чукча разделся и опять взялся за ручку. Картина снова ожила. Вдруг оборвалась лента.
— Подожди немножко крутить машинку, тут разломалось у меня. Скоро сделаю, — сказал Таграй.
— Хоть бы почаще у тебя ломалось: все отдых мне, — сказал чукча, стоявший у динамомашины.
Таграй схватил клей, ножницы, соединил концы оборванной ленты. Первоначальное волнение давно уже покинуло его. Таграй работал спокойно, точно рассчитывая свои движения.
— Аттав! (Пошел! Давай!) — крикнул он, и олени снова забегали на экране.
Когда закончился сеанс и в зале зажгли лампы, все зрители бросились, роняя скамейки, к кинопередвижке, где стоял Таграй и сматывал ленту.
Он стоял на табурете и с напускной серьезностью отвечал на многочисленные вопросы охотников.
— Что же такое там горит, в ящике? Что дает свет на стену?
— Это такой ящик, откуда получается свет, если крутить ручку, — объяснил он.
— А что горит в лампочке? — спрашивал другой.
— Проволочки там горят.
— Да как же проволочки горят, если они железные?
— Коо! — послышался раздраженный ответ Таграя.
После перерыва пустили картину «Закон адата».
Чукчи удивлялись тому, что, сидя в теплом помещении, можно видеть на стене пургу, поездку на собаках, какую-то иную, неведомую жизнь других людей.
И люди думали о другой жизни, о других обычаях и об этой чудесной лампочке, в которой горит железная проволочка.
«Но как Таграй мог постичь все хитрости таньгов?!»
С такими думами разъехались чукчи по стойбищам побережья Берингова моря.
С КИНО ПО ЯРАНГАМ
Через школу культбаза вошла крепко в жизнь чукотского народа.
В чукотский быт, наряду с праздниками «поднятия байдар», «пыжика», «начала и конца охоты на моржа», вошли и советские праздники.
Чукчи сначала называли их праздниками «говоренья». В дни советских праздников действительно было много разговоров. Без этого нельзя было обойтись — жизнь настоятельно требовала объяснений: что это за праздники Октябрьской революции, Восьмого марта, Первого мая?
В дни советских праздников также устраивались бега на собаках и оленях, состязания по стрельбе, по бегу, по поднятию тяжестей. Обычно все состязания заканчивались раздачей призов.
На наши праздники люди съезжались за сотни километров, приезжали и стар и мал. У нас устанавливалась уже традиция — специально объезжать стойбища для приглашения чукчей.
Однажды в начале марта я собрался в стойбища южной части Берингова моря пригласить чукчанок на женский праздник.
Я захватил Таграя, с тем чтобы провести по пути несколько киносеансов в ярангах, где еще были люди, не видевшие кино.
