разошелся. Я решил подняться на палубу.
— Нет, я категорически настаиваю еще на одной партии. Вы не имеете права отказываться от реванша, — строго потребовал мой партнер.
Фигуры опять, в седьмой раз, заняли свои места.
Вдруг как-то необычно загудел «Ангарстрой».
— Сигнал приветствия, — держа коня в воздухе, сказал Николай Павлович.
С несвойственной ему торопливостью он вылез из-за чемоданов, уронил фигуры и выбежал из каюты. Вслед за ним побежал и я.
Стояла чудесная белая ночь. Горизонт был чист, по левую сторону борта тянулись хмурые, но величественные берега Чукотки; откуда-то слышался беспрерывный пронзительный вой сирены. Следов тумана уже не было. Это одно из свойств чукотских туманов: внезапно наползать и не менее внезапно исчезать.
Мы взбежали на капитанский мостик.
— Чукотская шкуна встретилась, — сказал капитан. — Салют приветствия дал ей, а она вон беспрерывно воет почему-то, повернула и гонится за нами. Может быть, сообщение какое у них?
Белая, как чайка, двухмачтовая шкуна действительно гналась за «Ангарстроем», отставая все больше и больше. Николай Петрович уже разглядывал ее и, не отнимая от глаз бинокля (пригодился все-таки!), сказал:
— По борту надпись «Октябрина».
Капитан отдал команду в трубку машинного телеграфа, «Ангарстрой» замедлил ход и вскоре остановился. «Октябрина» подошла к борту и казалась маленьким теленком рядом с ездовым оленем. На палубе ее стояло человек двадцать парней и девушек из чукотских и эскимосских селений.
Капитан подошел к борту и спросил:
— Что такое?
Из рулевой будки шкуны вылез пожилой человек в замасленной робе, в роговых очках с синими стеклами и радостно проговорил:
— Здравствуй, русский капитан! Я тоже капитан, «Октябрины».
— Здравствуй, здравствуй, товарищ капитан! Что ты хочешь? — спросил его капитан «Ангарстроя».
— Ничего. Только хочу сказать: здравствуй.
Два капитана стояли друг против друга, оба улыбались, и хотя улыбки их были вызваны разными мыслями, но у обоих было неподдельно хорошее чувство друг к другу.
И вдруг капитан «Октябрины», повернувшись, заметил меня. Назвав мою фамилию, он прокричал:
— Какомэй!
Я узнал в нем моего давнишнего приятеля — председателя поселкового совета Ульвургына.
— Куда идет шкуна, Ульвургын?
— Ликвидаторов развожу, а завтра опять на кульбач.
Нас перебил капитан «Ангарстроя»:
— Ну, товарищ капитан, стоять я не могу. До свидания! — сказал он.
— До свидания, до свидания! — замахал руками Ульвургын.
Замахали и пассажиры «Октябрины». Прикинув, что «Октябрина» скорей доставит меня на культбазу, я решил сойти с парохода. Быстро спустившись по штормтрапу на палубу «Октябрины», я крикнул:
— Николай Павлович, оставляю свои вещи на ваше попечение. Буду вас встречать в заливе Лаврентия. Извинитесь перед Татьяной Николаевной, что не разбудили ее. Видите — некогда!
Но учитель, кажется, не слышал меня. Он беспрерывно щелкал «лейкой» и, когда у него вышел последний кадр, торопливо стал вкладывать новую катушку.
Машины «Ангарстроя» загрохотали, и он, отделившись от «Октябрины», пошел своим курсом.
«Октябрина» покачивалась на волне, образованной винтом парохода. Теперь можно было считать, что я попал наконец домой.
— Пойдем, пойдем в каюту, — вцепившись в мою руку, сказал Ульвургын.
Он шел по палубе характерной балансирующей походкой, какой ходят моряки.
— Только пахнет здесь, — словно извиняясь, проговорил Ульвургын. — Теперь охотимся за моржами на шкуне. Мясо таскаем, поэтому пахнет, — продолжал он говорить, морща нос, как будто сам очень страдал от невыносимого запаха моржатины.
Мы остановились около кубрика. Нас окружили парни и девушки, подходившие поочередно здороваться со мной. Некоторые, поздоровавшись один раз и пропустив человек пять-шесть, вновь протягивали руки. Все они были ликвидаторами неграмотности и ехали с курсов по домам.
Здесь были Рультынкеу и Алихан.
— Сколько же классов ты окончил, Рультынкеу?
— Пять только. На курсы послали. Говорят, народ учить надо, — ответил он.
— Эгей! — весело крикнул Ульвургын. — Помолчите! — И, обращаясь ко мне, он серьезно сказал: — Покрепче заткни пальцами уши. Что-то по секрету от тебя нужно всем сказать.
В глазах Ульвургына светилось лукавство. Я немного удивился этому секрету, но выполнил его желание.
Обхватив ликвидаторов руками, пригнувшись, он шепотом что-то говорит им. Ликвидаторы, улыбаясь, кивают головой.
— Теперь вытащи пальцы, — беря меня за руки, говорит Ульвургын и тут же, свесив голову в кубрик, кричит: — Миткей, чай готовь!
Миткей, видимо, этим и занимался, так как в ту же секунду с шумом вспыхнул примус.
Мы спустились в маленький кубрик, напоминавший четырехместное купе вагона. Так же как и в купе, в кубрике было четыре койки. Две верхние завешены ситцевыми занавесками. В углу — камелек, в середине — столик.
На столике лежал планшет засаленной карты крупного масштаба северо-востока Азиатского материка. На стенке, в рамке из моржовой кости, висел портрет Сталина работы местного художника, исполненный карандашом.
Я присел на койку рядом с Ульвургыном и угостил его папироской.
— Капитан! Старпом спрашивает, куда мы теперь идем? — крикнул кто-то сверху.
Не торопясь, Ульвургын посмотрел на карту, ткнул пальцем в какую-то точку и сказал:
— Вот сюда. В бухту Пенкегней. Пусть держит прямо через Мечигмен, на остров Аракамчечен.
— Есть, товарищ капитан, — ответил тот же звонкий голос.
Карта не очень нужна была капитану Ульвургыну, так как он и без нее отлично знал свои воды, — но ведь все большие корабли ходят с картами.
— Вот видишь, какая теперь шкуна у нас! Вельботы в море бьют моржей, а мы таскаем мясо в колхоз. Как китобойная матка «Алеут». Много стало у нас мяса!
Ульвургын помолчал и, посматривая на папиросу, с чувством сожаления сказал:
— Раньше ты меня сделал председателем. Только теперь я не председатель. Ушел из председателей. Пусть молодые будут председатели. Ошибка получилась у меня. А когда на «Октябрину» искали капитана, я сказал: «Ага, в капитаны я пойду! Пусть Аттувге будет председателем».
— Какая же ошибка, Ульвургын?
— Помнишь, как на кульбач ты построил первый раз баню? Как ты уговаривал людей поливаться водой? Сначала боялись, а потом — хорошо.
— Помню.
— Потом, когда ты уехал, в то лето я долго-долго думал. Я сделал у себя постановление. В совете. Всем нашим людям надо летом мыться в речке. Палец намочил в речке — ничего, вода хорошая. Только наша речка бежит с гор, и когда все люди залезли в речку, стали говорить: «Пожалуй, вода холодна!» — «Нет, говорю, не холодна — все время держу палец». Люди послушались постановления — и стали кашлять, и грудь болела. Вот такая ошибка, — вздохнув, закончил он.
— Да, Ульвургын, бывает, что человек и ошибается.
