подъехавшие, за исключением моториста, стояли и махали руками. В полумраке тумана казалось, что на шкуну сейчас набросится какой-то сказочный сторукий морской зверь.
Стоявший впереди здоровенный чукча стянул с себя шапку, что-то неясное прокричал и высоко подбросил ее. Шапка упала в воду, но на нее никто и внимания не обратил.
Между тем виновника этой встречи, того самого флегматичного паренька, который крутил сирену, вместе с его колаузом ликвидаторы подхватили на руки и стали качать. Тюлений колауз странно взмахивал, а паренек кряхтел и вскрикивал:
— Достаточно! Достаточно!
Наконец его поставили на палубу. Он бросился к борту и, взглянув в вельбот, кинул в него свой колауз. Колауз гулко хлюпнул о дно вельбота.
Вслед за тем паренек и сам оторвался от палубы. В воздухе мелькнули его ноги, и он прыгнул прямо на руки своих односельчан.
Подражая ликвидаторам, они тоже стали качать его. Вельбот колыхался на воде, но охотники как-то ухитрялись соблюдать равновесие при столь необычном занятии. И как только это подбрасывание под радостные крики прекратилось, все остальные ликвидаторы, не исключая и девушек, полезли в вельбот. Еще минута — мотор фыркнул, и под многоголосое «тагам, тагам» вельбот тронулся, быстро скрываясь в тумане. Но долго еще слышались голоса.
Ульвургын стоял на борту взволнованный. Эту встречу он переживал сам не менее других.
— Вот видишь, какую радость привез! Без радости человеку нельзя. Собаке без радости и то плохо, — сказал он и, обратившись к Таграю, приказал: — Ну, стармех, заводи свою машину.
Мы спустились в машинное отделение. Таграй взял масленку и, заправляя машину, сказал:
— Скоро учиться. Очень хочется учиться. И с моржовой охотой не хочется расставаться. Вот какая задача на уравнение!
Маховик повернулся раз, другой, — забилось сердце «Октябрины», и Ульвургын взял курс на культбазу.
ОПЯТЬ НА КУЛЬТБАЗЕ
Меня разбудил Ульвургын. Отлично выспавшись на койке старпома, я почувствовал себя совсем бодро. Ульвургын стоит около моей койки, и я вижу только его голову. Она, как всегда, подвижна, в глазах — добродушнейшая усмешка.
— Вставай, а то уеду без тебя, — говорит он.
— Куда, Ульвургын? — вскакиваю я.
— На берег. На кульбач приехали.
В руках Ульвургына портфель местной работы из тюленьей кожи, вышитый разноцветными оленьими ворсинками.
Я быстро умываюсь, одеваюсь.
— Чай будем пить в столовой на кульбач. Там лучше, — говорит он.
Взобравшись по лесенке, мы выходим на палубу.
Стояло раннее утро, но солнце поднялось уже высоко. Был такой штиль, что казалось, будто вся природа еще не пробудилась. Даже «Октябрина» и та дремала в этом тихом заливе Лаврентия.
На борту, держась за реи мачты, сидит Таграй. Он смотрит на культбазу, свесив ноги за борт. Увидев меня, Таграй кричит:
— Доброе утро! Как спалось на нашем пароходе?
Я поздоровался с ним.
— А я вот сколько бы раз ни подъезжал сюда, всегда смотрю на культбазу. Люблю смотреть. Это ведь наш чукотский город. Смотрю вот и думаю: у вас там такие же города, только большие-большие, дома высокие. И люди живут одни над другими, как птицы в гнездах на наших скалах. Поехать бы! Самому бы посмотреть так вот, близко, а не по картинкам в кино. Постоять бы около такого дома. Походить вдоль кремлевской стены, в мавзолей Ленина сходить. Большой, наверно, город Москва! Во сколько раз Москва больше культбазы?
Я смотрю на этот чукотский «город» и думаю: действительно, во сколько раз? Потом решаю, что подобная задача не под силу даже астрономам, и мысленно отказываюсь от нее.
На берегу все те же дома, которые я знал и раньше. От времени они стали серыми. Но были уже строения, появившиеся здесь после моего отъезда.
— Вот эти, ближе к морю, — новые дома пушной фактории, — говорит Таграй. — Около речки новая баня, вместо той, маленькой. А там, где мачты, — полярная станция, выстроили в прошлом году. И радиостанция там же. Этот домик с ветряком — электростанция. Теперь электричество здесь. Ветряк мощный — «ЦВЭИ-12». Размах крыльев — двенадцать метров. Пятнадцать киловатт, а расходуют только пять. Очень часто я ходил на электростанцию. Потом вернешься оттуда — и давай физику читать. Вот интересная наука! Про все в ней есть.
— Что значит, Таграй, «ЦВЭИ»?
— Это — Центральный ветро-энергетический институт. Должно быть, там его делали, — говорит он.
Специальной конструкции огромный ветряк издали немного напоминает старую деревенскую мельницу. Около ветряка — пристройка, в которой стоят моторы. Они работают, когда нет ветра. Но работать им приходится мало — ветряк хорошо идет даже на воздушных потоках.
Прошло всего несколько лет, и уже как много нового в этом когда-то глухом углу! Почему-то здесь, глядя на этот удаленный уголок нашей великой страны, я особенно остро почувствовал всю силу и мощь нашего народа-созидателя. Так идет жизнь во всех углах страны. Страна в движении. В этом ее особенность, жизнеспособность, сила.
Ульвургын спустил маленькую кожаную лодчонку и пригласил меня. С радостью я сажусь в нее, и мы плывем к берегу. Ульвургын гребет лопаточкой-веслом. В тишине гулко падают капли с поднимающегося весла. На коленях Ульвургына лежит портфель.
— Что такое у тебя в портфеле?
— Бумаги ревизора. Отвезу тебя — поеду за ревизором. Мясо будем сдавать завхозу кульбач.
Я вышел на берег. Галька по-прежнему шумела под ногами. Сразу почему-то вспомнились все удачи и неудачи, все горести и радости, которые у меня были здесь.
На улице — ни души. Культбаза спит. В этот ранний час люди спят здесь особенно крепко. Окна их завешены черными одеялами или черной бумагой. Жители, приехавшие сюда из умеренной полосы, не привыкли к тому, чтобы ночью, то есть в то время, когда спят, им светило солнце. Они устроили себе искусственную ночь, спасаясь от щедрых полярных лучей.
Мимо меня пробежала собака, держа в зубах безрассудного щенка, отлучившегося без позволения. Она бросила на меня взгляд — и не признала, а может быть, ей некогда.
— Роза! — крикнул я ей вслед.
Роза остановилась, положила щенка на гальку и, не отходя от него, кокетливо стала крутить хвостом. Я подошел к ней и, присев на корточки, стал ее гладить.
Роза легла, посматривая одним глазом на щенка, уже отползшего на несколько шагов. Когда-то мы с ней были большими друзьями. Я часто ее фотографировал, как лучшую и заботливую мамашу питомника. Похлопав ее, показал рукой на щенка и сказал:
— Ну, иди! Неси!
Роза вскочила, взяла опять в зубы щенка и побежала к питомнику.
Вдали по улице шел человек с ведерком в руках. Он направлялся к больнице.
— Модест Леонидович! — крикнул я.
Доктор остановился, поглядел в мою сторону, поставил ведерко и, широко разведя руками,
