закричал:
— Батенька мой! Откуда?
Мы поздоровались.
— А я смотрю — на рейде стоит «Октябрина». Ну да что же? Пусть, думаю, стоит. С тех пор, как льды ушли, она чуть ли не каждый день ходит сюда.
Доктор взял ведерко, из которого торчали ручки малярных кистей. Беря меня под руку, он сказал:
— Ну, пойдемте, пойдемте со мной в больницу.
— Куда же вы в такой ранний час?
— Э, батенька мой! Сегодня я еще проспал.
— А с каких это пор малярные кисти стали медицинским инструментом?
Он остановился и, показывая на пристройку к больнице, с огорчением сказал:
— Вон видите? Решил я построить солярий. Во Владивостоке достал бревешек, стекла — вот уже почти все готово! — Он так развел руками, что краска из ведерка чуть не расплескалась. — Начальник у нас… — Доктор постукал костяшкой пальца по лбу и сказал: — Дуб! Самый настоящий дуб!
Несколько понизив голос, он спросил:
— Правда, что его снимают с работы?
— Да, это правда. Скоро начнем принимать от него культбазу.
— Очень рад, что его вывозят отсюда. Никакой пользы, только мешает работать. Я-то ведь понимаю, как необходим для чукчей солярий. Когда я из-за этих бревен воевал во Владивостоке, до секретаря дошел. Говорю: полярный врач я. Принял, и все получилось по-хорошему. И вот, говорю я начальнику здесь: «Для чукчей солярий нужен не меньше, чем моржи. Не трогай ты у меня его». Нет же, снял три венца на какие-то пустяковые поделки. Вот и стало дело. А где здесь достанешь дерево?
Мы опять пошли. Взойдя на больничное крыльцо, доктор остановился, лицо его приобрело шутливое выражение, и он стал говорить о малярных работах:
— Маляров здесь по телефону не вызовешь. Самому надо все делать. Здесь мы должны уметь все делать. Я вот, например, всю больницу сам выкрасил. Тумбочки только остались.
Наконец мы входим в больницу. Просторное, чистое здание пахнет свежей краской. На желтом полу все еще проложены доски, по которым временно ходят. Из одной палаты слышен плач ребенка.
— Модест Леонидович, плачут у вас в больнице?
— Новорожденный, — шепотом говорит он. — Три чукчанки-роженицы лежат сейчас! В больнице из тридцати коек ни одной пустующей. Три врача нас, и, знаете, для всех работа. Для всех! Совсем не то, что было в первый год, когда открыли больницу и я скучал здесь от безделья. Ну, пойдемте, пойдемте! Я что-то покажу вам еще.
Пройдя по длинному коридору до конца, доктор торжественно открывает дверь и говорит, дополняя слова широким жестом:
— Операционная!
В середине белой комнаты, на месте прежнего самодельного деревянного стола, стоит настоящий металлический, блестящий никелем операционный стол.
— Вот, — сказал доктор. — В прошлом году, когда я выезжал сюда, из-за этого стола до наркома дошел. Не выкраивался по смете. Говорю: без стола я не поеду на Чукотку. Обманул наркома! И без стола бы, конечно, поехал. А теперь вот, видите, он стоит здесь, — и доктор тыльной частью руки хлопнул меня по животу.
— Начальник не отбирал его в столовую?
Доктор расхохотался.
— Кварцевую лампу привез — тоже вещь крайне необходимая здесь. Теперь ведь у нас электроэнергии хоть отбавляй. Лампы, из-за которых мы первый год ругались, на чердаке валяются. Вот время какое было! — с удивлением вспомнил доктор. — Еще рентген бы нам… — со вздохом сказал он. — Да, — как-то неожиданно спохватился доктор, — видели инженера?
— Какого?
— На «Октябрине». Таграя. Способный парень. На него надо обратить серьезное внимание. Мы с ним друзья. А Тает-Хема какая стала! Скажу вам чистосердечно, что сыну-студенту не пожелал бы лучшей невесты.
— Модест Леонидович, насколько память мне не изменяет, лет семь-восемь тому назад вы уже делали ей «предложение», когда хотели усыновить ее. Помните?
Он расхохотался.
— Да, да, да! А я уже забыл об этом. Легкомысленный человек я был! — смеясь, сказал доктор.
В больничную столовую няня чукчанка подала нам по кружке кофе и пирожки с моржовой печенкой, которая, по утверждению доктора, является лучшим антицинготным средством.
Доктор рассказывал мне, как он по приезде с Чукотки устроился в одном из лучших диспансеров Ленинграда, где его очень ценили и уважали. Но какая-то северная бацилла все время не давала ему покоя. Наконец однажды, переговорив с женой, доктор решил махнуть, как выразился он, опять в чукотскую больницу, вместе с женой, на три года.
— Мои коллеги говорили, что я с ума сошел. Но вы-то понимаете: сошел я с ума или нет?
— Модест Леонидович, вы напрасно ко мне апеллируете. Я ведь сам такой же сумасшедший, как и вы.
Доктор рассмеялся.
— Большое удовлетворение дает мне работа здесь. Прямо моложе становлюсь. Там какая-нибудь роженица и внимания на себе не остановит, а здесь, доложу вам, что ни случай — настоящий праздник!
В столовую вошел молодой чукча и, увидев меня, громко крикнул:
— Какомэй! Здравствуй!
Он был одет в больничный белый халат. Я не узнал его. Но когда он скорчил в гримасу свое необыкновенно подвижное лицо, я вспомнил: это больничный сторож, танцор-имитатор Чими.
— Здравствуй, здравствуй, Чими!
— Вот, завхоза больницы сделал из него, — не без гордости говорит Модест Леонидович. — А он, прохвост эдакий, танцы про меня сочиняет, — строго-шутливо добавил доктор.
— Это игра, доктор, — словно извиняясь, проговорил Чими.
— Значит, ты, Чими, теперь уже завхоз?
— Да, — важно ответил он. — Аванс отдал фактории. Выписал самоходную машину на двух колесах.
— Вот чудак! Где он будет ездить на велосипеде? По мокрой тундре, что ли? — вмешался Модест Леонидович.
— Только, наверно, обманут, не привезут? Очень хорошая машина. В кино видел ее.
— Хорошо не знаю, но как будто на пароход грузили велосипед, — сказал я.
Чими хлопнул себя по коленям и вскрикнул:
— Правда? Это мне, мне!
— Что это ты, Чими, раскричался, как в тундре? Больница ведь здесь.
— Нет, нет, доктор! Я не буду кричать, — отмахиваясь обеими руками, тихо сказал Чими.
— А Лятуге где? — спросил я его.
— Лятуге еулин. Умер, — качая головой, сообщил он. — Зимой отпуск был, охотился, оторвало от берега на льдине. Пропал совсем! И собаки пропали. Самолет искал, не нашел.
Мне было очень жалко Лятуге, этого глухонемого, но жизнерадостного и способного человека. Это был один из многих чукчей, из-за которых я неоднократно приезжал на Чукотку. Мне так хотелось встретиться с ним еще!
Поговорив с доктором о Лятуге, мы поднялись из-за стола. Модест Леонидович пошел докрашивать тумбочки, а я отправился в школу, в ту самую школу, работу в которой с таким трудом мы начинали.
В школе я застал всех учителей. Их было здесь уже одиннадцать человек. Все они готовились к началу учебного года. На стенах красовались хорошо оформленные плакаты, висели портреты вождей,
