Кто, если не сама Анна Андреевна сконструировал этот ореол «поэтической вдовы»?
Можно сколь угодно долго толковать о «чуждости» Блока, но куда деваться от фактов, говорящих о диаметрально противоположном? - Уже в декабре того же года Анна Андреевна написала либретто к балету Лурье по «Снежной маске». Эта работа считается «утраченной», но вездесущий Чуковский вспоминал, как Ахматова «вытащила свернутые в трубочку большие листы» и читала ему, кокетливо оговариваясь: «Слушайте и не придирайтесь к стилю. Я не умею писать прозой».
Возникшая с ее легкой руки всероссийская легенда об их с Блоком романе пережила не только смерть поэта, но и публикацию его дневников и записных книжек. И, думается, именно в них Анна Андреевна углядела между строк что-то, укрывшееся от глаз обычного читателя. И именно после ознакомления с ними гневные отрицания романа с Блоком и наигранные иронические недоумения стали одной из обязательных тем ее разговоров со старыми и новыми знакомыми («Как известно из записных книжек Блока, я не занимала места в его жизни»).
И даже после этой «пощечины с того света» - а скорее именно после нее? - Ахматова садится за свою «Поэму без героя», фабула которой, в общем-то, до известной степени копирует блоковский «Балаганчик».
Это история тех же Арлекина, Пьеро и Коломбины. В смысле - таких же, но - других.
Внимательные современники моментально разглядели за сюжетом отголоски драмы потрясшей столицу в далеком 1913 году. Все сразу же вспомнили молодого поэта-офицера Всеволода Князева, покончившего с собой выстрелом в грудь. Молва моментально списала самоубийство Князева на его безответную любовь к близкой подруге Ахматовой, танцовщице Ольге Глебовой-Судейкиной («русской Айседоре»). Знала столица и о том, что счастливым соперником молодого поэта был собственной персоной Александр Блок.
Убитая горем мать Князева даже бросила в лицо Судейкиной на похоронах: «Бог накажет тех, кто заставил его страдать». Прототипы казались еще более выпуклыми и оттого, что ахматовская «Поэма без героя» ну просто наводнена переплетением совершенно блоковских тем, образов, аллюзий и, чуть ли не прямых цитат.
Блок (ну хорошо, пусть будет «Блок») в «Поэме» - этакий андрогинный герой, демон с женственной улыбкой и двоящимся (опять эта злосчастная его двойственность) обликом. Он не столько Арлекин, сколько Дон Жуан. Да и эпиграф Ахматовой взят из одноименной моцартовской оперы - чем не еще один тайный знак-наводка? И для окончательной разгадки этого ахматовского ребуса остается сделать лишь последний шаг: вспомнить о «петербургском Дон Жуане» Блоке и его знаменитом стихотворении 1912 года «Шаги командора»:
АННА!.. Совпадение? Ну, еще бы! Они ведь были жуткие затейники, эти символисты-акмеисты. Но, боже правый! - при таком раскладе за масками Пьеро, Коломбины и Арлекина проступают уже совсем иные лица - Гумилева, Ахматовой и Блока. Зря, что ли она прямо обращалась к Судейкиной: «Ты - один из моих двойников». Зря, что ли, Анна Андреевна твердила, что в своей поэме использовала тайнопись - всяческие «симпатические чернила» и «зеркальное письмо»? Что-то же и кому-то хотела она сказать не только первым планом текста? И разве не кажется и вам теперь фактом: отрицая вслух саму мысль о романе с Блоком, она тайно и по-своему необычайно верно пребывала в нем до самого 56-го! А, может быть, и некоторые мужчины доверяют дневникам не всю правду? И тогда просто нельзя не сделать еще одного дерзкого предположения: может быть, Анна Андреевна вправе была ждать от блоковских дневников каких-то иных откровений?
Впрочем, мы были бы предельно непоследовательны, если бы не привели здесь свидетельства последнего (а по нему - так и главного) конфидента этой великой женщины -ее секретаря Анатолия Наймана.
В своих «Рассказах о Анне Ахматовой» он предельно деликатно обходит плюсовую, казалось бы, блоковскую тему. Что лишь усиливает подозрения насчет, скажем так, достаточно плотного пребывания мемуариста в материале. Наймам приподнимает этот полог всего раз и лишь затем, чтобы опустить его как бы навсегда. Но делает это чертовски элегантно. Один из его «рассказов» повествует об участии Ахматовой в вечере памяти Блока, подготовленном Ленинградскими телевизионщиками.
Неповторимая во всем, Анна Андреевна участвовала в этом проекте предельно своеобразно: зрителю была явлена магнитофонная запись интервью с поэтессой - в кадре находился лишь телеведущий, внимательно слушающий вместе со всей страной закадровый голос виртуальной собеседницы.
Послесловие Наймана мы приводим здесь дословно: «И все равно никто не поверил, что у Вас не было с ним романа», - сказал я. Она поддержала разговор: «Тем более что его мать, как известно, даже рекомендовала ему этот роман». - «Нет, нехорошо, вы обманули ожидания миллионов телезрителей.» - «Теперь уже поздно исправить - передача прошла». И еще несколько фраз в том же тоне, пока я не сказал: «А что вам стоило сделать людям приятное и согласиться на роман!» Она ответила очень серьезно: «Я прожила мою, единственную жизнь, и этой жизни нечего занимать у других». И еще через некоторое время: «Зачем мне выдумывать себе чужую жизнь?».
Насколько убедительно прозвучала эта отповедь - решайте сами. Неоспоримо одно: именно ахматовские строки
написанные вскоре после похорон Блока на Смоленском кладбище, назвала мать поэта «лучшим, что сказано о Саше»...
... И Цветаева
А как же! Сказавши «А», нелепо было бы смолчать о «Ц». Во всяком случае, Марина Ивановна автор целой книжки стихов, озаглавленной ею безо всякого жеманства и маскировки - «Стихи к Блоку».
Что даже стало поводом для брюзжания не кого-нибудь, а самого Брюсова: «Цветаева написала целую книгу «стихов к Блоку». Что же, Блок был хороший поэт, и о нем есть что сказать, в прозе ли, в стихах ли. Но ведь так продолжать можно и до бесконечности».
Какая замечательная проговорка! О каждом ли - до бесконечности - можно?.. А с Цветаевой Блок не был даже знаком. Их первая и единственная «односторонняя» встреча случилась в последний приезд
