— Оставь меня в покое со своими христианами. Не боятся цезаря, потому что он о них, может быть, ничего не слышал, во всяком случае, ничего о них не знает, и они его интересуют, как опавшие листья. А я скажу тебе, что они люди бездарные, и ты сам понимаешь это! И если твоя натура не приемлет их учения, то лишь потому, что ты чувствуешь их бездарность. Ты сделан из другой глины, и потому оставь меня и себя в покое и не возись с ними. Мы сумеем жить и умереть, а что они сумеют — неизвестно.
Виниция поразили эти слова, и, вернувшись домой, он стал размышлять о том, что, может быть, доброта и милосердие доказывают лишь их малодушие. Ему казалось, что люди сильные и закаленные не умели бы так прощать. Он подумал, что действительно это обстоятельство может быть причиной отвращения, какое испытывает его римская душа от этого учения: 'Мы сумеем жить и умереть!' — говорил Петроний. А они? Они умеют лишь прощать, но не понимают ни истинной любви, ни истинной ненависти.
VIII
Цезарь, вернувшись в Рим, был зол, что вернулся, и через несколько дней снова загорелся желанием поездки в Ахайю. Он даже издал эдикт, в котором заявлял, что отсутствие его не будет продолжительным и что общественные дела от этого не потерпят никакого ущерба. Затем в сопровождении августианцев, среди которых находился и Виниций, он отправился на Капитолий, чтобы принести богам жертвы за счастливое путешествие. Но на второй день, когда по очереди он посетил храм Весты, произошел случай, изменивший все планы. Нерон не верил в богов, но боялся их, и особенно таинственная Веста так волновала его, что при виде божества и священного огня волосы вдруг зашевелились на его голове от страха, сжались зубы, по всему телу пробежала дрожь, и он рухнул на руки Виниция, случайно стоявшего рядом. Его тотчас вынесли из храма и отнесли на Палатин, где он, хотя тотчас же пришел в себя, пролежал в постели целый день. Он заявил, к великому изумлению присутствующих, что поездку откладывает на неопределенное время, ибо божество предостерегло его от немедленного отъезда. Через час было объявлено римскому народу, что цезарь, увидев печальные лица граждан, из любви к ним, любви отца к детям, остается дома, чтобы делить с ними и радости и горе. Обрадованный этим решением народ теперь был уверен, что не минуют его ни игры, ни раздача хлеба; толпа, собравшаяся перед воротами дворца, славила кликами божественного цезаря, а он, прервав игру в кости, сказал своим приближенным:
— Да, пришлось отложить. Египет и владычество над Востоком, согласно предсказанию, не минуют меня, значит, не пропадет и Ахайя. Велю прорыть Коринфский перешеек, а в Египте мы возведем такие памятники, при которых пирамиды покажутся детской забавой. Велю построить сфинкса, в семь раз большего, чем в Мемфисе, и велю сделать ему мое лицо. Следующие века будут говорить о нем и обо мне.
— Ты воздвиг себе памятник своими стихами, не в семь, а в трижды семь раз больший, чем пирамида Хеопса, — сказал Петроний.
— А пением? — спросил Нерон.
— Увы! Если бы тебе сумели поставить такой памятник, как статуя Мемнона, который пел бы при восходе солнца твоим голосом, — моря, прилегающие к Египту, кишели бы кораблями, на которых народы трех частей света слушали бы твои песни.
— Увы! Кто сумел бы сделать это? — сказал Нерон.
— Но ты можешь заказать изваять из базальта свое изображение: Нерон, управляющий квадригой.
— Верно! Я сделаю это.
— Ты сделаешь подарок человечеству.
— В Египте я возьму себе в супруги Луну, которая теперь вдова, и тогда действительно стану богом.
— А нам дашь в жены звезды, так что мы образуем новое созвездие, которое будет называться созвездием Нерона. Вителия жени на Ниле, пусть он плодит гиппопотамов. Тигеллину подари пустыню, он будет тогда царем шакалов…
— А мне что предназначаешь? — спросил Ватиний.
— Да благословит тебя Апис! Ты дал нам великолепные игры в Беневенте, тебе я не пожелаю малого: сделай пару сапог для сфинкса, у которого зябнут лапы по ночам; потом ты будешь шить обувь для колоссов перед храмами. Каждый найдет подходящее занятие. Домиций Афр будет казначеем, как человек, известный своей честностью. Я люблю, о цезарь, когда ты грезишь о Египте, и меня печалит, что ты отложил свою поездку.
Нерон сказал:
— Ваши смертные глаза ничего не видели, потому что божество может быть невидимым, когда этого хочет. Знайте: когда я был в храме Весты, она сама явилась мне и сказала на ухо: 'Отложи путешествие'. Это произошло так неожиданно, что я был изумлен и потрясен… За столь явную опеку богов надо мной я должен быть им благодарен.
— Мы все были потрясены, — сказал Тигеллин, — а весталка Рубрия упала в обморок.
— Рубрия! — воскликнул Нерон. — О, какая у нее белоснежная шея!
— Но она краснеет в твоем присутствии, божественный цезарь…
— Да, я заметил это! Странно! Весталка! Есть что-то божественное в каждой весталке, а Рубрия особенно красива.
Он задумался, потом спросил:
— Скажите, почему люди боятся Весты больше, чем других богов? Что в этом такое? Меня охватил невероятный страх, хотя я сам — высший жрец. Помню, что я упал навзничь и рухнул бы на землю, если бы меня не поддержал кто-то. Кто меня поддержал?
— Я, — ответил Виниций.
— Ах, это ты, 'суровый Марс'? Почему не был в Беневенте? Мне говорили, что ты болен, и действительно ты изменился. Я слышал, что Кротон хотел убить тебя. Правда ли это?
— Да, и он сломал мне руку, но я защитился.
— Сломанной рукой?
— Мне помог один варвар, который был сильнее Кротона.
Нерон посмотрел на него с удивлением.
— Сильнее Кротона? Ты шутишь? Кротон был самый сильный человек на свете, а теперь — Сифакт из Эфиопии.
— Уверяю, цезарь, я видел это собственными глазами.
— Где же эта жемчужина? Не сделался ли он царем Неморенским?
— Не знаю, цезарь. Я потерял его из вида.
— И ты не знаешь, к какому народу принадлежал он?
— У меня была сломана рука, я не мог много говорить с ним.
— Поищи его для меня и найди.
Тигеллин сказал на это:
— Я займусь этим делом.
Нерон продолжал беседу с Виницием.
— Спасибо, что поддержал меня. Я мог, падая, разбить себе голову. Ты был прежде хорошим товарищем, но со времени войны и службы у Корбулона ты одичал, тебя редко видно.
Помолчав, он прибавил:
— Как поживает та девушка… слишком узкая в бедрах… ты был влюблен, и я отнял ее для тебя у Авла?
Виниций смешался, но Петроний тотчас пришел ему на помощь:
— Готов побиться об заклад, государь, — сказал он, — что он забыл о ней. Видишь, как он смутился? Спроси его лучше о том, сколько их переменилось с того времени, и я не поручусь, что он сможет точно сказать число. Виниции — прекрасные солдаты, но еще лучшие петухи. Для них нужны стада. Накажи его за