бровями, с серьезным и суровым лицом, но без страха. По-видимому, первым чувством, какое возникало в его душе в минуту опасности, было желание бороться и защищаться.
— Иду, — сказал он.
— Еще несколько слов: возьми кошелек с золотом, оружие и своих рабов-христиан. В случае нужды — отбей!
Виниций был уже в дверях.
— Пошли мне известие с рабом, — крикнул ему вслед Петроний.
Оставшись один, он стал ходить вдоль колонн, украшавших атриум, раздумывая о том, что произойдет. Он знал, что Лин и Лигия вернулись в свой старый дом, который уцелел, и это было неблагоприятное обстоятельство: в толпе погорельцев их было бы труднее найти. Он надеялся все-таки, что на Палатине никто не знает, где они живут, и, следовательно, Виниций успеет прийти раньше преторианцев. Ему также пришло в голову, что Тигеллин, желая захватить сразу возможно большее число христиан, принужден будет разделить преторианцев на небольшие отряды. Если за ней пришлют человек десять, то лигийский великан сокрушит их кости, а кроме того, подоспеет с помощью Виниций. Петроний ободрился от этих мыслей. Правда, оказать вооруженное сопротивление преторианцам значило начать войну с цезарем. Петроний знал, что если Виницию удастся бежать от мести Нерона, то месть падет на него, но он мало боялся этого. Наоборот, мысль о том, как помешать планам цезаря и Тигеллина, развлекла его. Он решил не жалеть для этого ни денег, ни людей, а так как Павел в Анциуме обратил в свою веру большую часть его рабов, то в деле защиты христиан Петроний мог рассчитывать на их готовность и преданность.
Приход Евники прервал его размышления. Все заботы и тревога исчезли без следа. Он забыл о цезаре, о своей опале, о ничтожных августианцах, о преследовании христиан, о Виниций и Лигии. Он смотрел на гречанку глазами эстета, очарованного красотой форм, и любовника, для которого это тело дышало любовью. Евника, одетая в прозрачную фиолетовую одежду, сквозь которую виднелось ее розовое тело, была действительно прекрасна, как божество, чувствуя себя любимой и любя всей душой сама, всегда жадная до ласк, она вспыхнула от радости, словно это была не наложница, а невинная девушка.
— Что скажешь, Харита? — спросил Петроний, протягивая ей руки.
Она, склоняясь к нему золотой головкой, ответила:
— Господин, там пришел Антемий с певцами и спрашивает, хочешь ли ты слушать его сегодня?
— Пусть подождет. Он будет петь нам во время обеда гимн Аполлону. Вокруг — развалины и пожарище, а мы будем слушать гимн Аполлону! Клянусь Пафийскими рощами! Когда я вижу тебя в этой прозрачной одежде, мне кажется, что Афродита прикрылась кусочком лазури и стоит предо мной.
— О господин!
— Подойди ко мне, Евника, обними меня, дай поцеловать тебя в губы… Любишь ли ты меня?
— Я не любила бы сильнее самого Зевса!
Сказав это, она прильнула губами к его губам, трепеща в его объятиях от счастья.
Петроний сказал:
— А если бы нам пришлось расстаться?
Евника со страхом посмотрела ему в глаза.
— Как, господин?..
— Не бойся!.. Видишь ли, возможно, что мне придется отправиться в далекое путешествие.
— Возьми и меня с собой…
Но Петроний вдруг переменил разговор и спросил:
— Скажи, на лужайке в саду есть асфодели?
— В саду кипарисы и вся зелень пожелтели от пожара, с мирт опали листья — весь сад кажется мертвым.
— Весь Рим кажется мертвым, а скоро и в самом деле обратится в кладбище. Появится эдикт против христиан, и начнется гонение, во время которого погибнут тысячи…
— За что их гонят, господин? Это хорошие и тихие люди.
— Именно за это.
— Тогда поедем к морю. Твои божественные глаза не любят смотреть на кровь.
— Хорошо. Но теперь я должен принять ванну. Приди потом умастить меня. Клянусь поясом Киприды, никогда еще ты не казалась мне столь прекрасной. Я велю сделать тебе ванну в форме раковины, ты будешь в ней похожа на дорогую жемчужину… Приходи, златоволосая!..
Он ушел. А через час они оба в венках из роз и с затуманенными глазами возлежали за столом, уставленном золотой посудой. Прислуживали им мальчики, похожие на амуров. Они пили вино и слушали гимн Аполлону, который пел под аккомпанемент арф Антемий. Какое им было дело до того, что вокруг дома чернело пожарище и что порывы ветра разносили пепел сожженного Рима. Они чувствовали себя счастливыми и думали о любви, которая сделала их жизнь похожей на божественный сон.
Но прежде чем был кончен гимн, вошел старший раб.
— Господин, — сказал он голосом, в котором слышалась тревога, — центурион с отрядом преторианцев стоит у ворот и по приказанию цезаря желает видеть тебя.
Песнь и арфы умолкли. Страх овладел всеми присутствующими, потому что цезарь в сношениях с друзьями не пользовался обычно преторианцами, и приход их в те времена не предвещал ничего доброго.
Один Петроний не выказал ни малейшего волнения и сказал тоном человека, которому вечно надоедают:
— Могли бы мне дать спокойно пообедать.
Потом обратился к рабу:
— Впусти.
Раб исчез за завесой; потом послышались тяжелые шаги, и в комнату вошел знакомый Петронию сотник Апер, вооруженный и в железном шлеме на голове.
— Благородный господин, — сказал он, — вот письмо от цезаря.
Петроний лениво протянул свою белую руку, взял таблички и, пробежав глазами, спокойно передал их Евнике.
— Завтра будет читать новую песнь из 'Трои', — сказал он, — зовет меня присутствовать на чтении.
— Я получил приказ лишь вручить письмо, — отозвался центурион.
— Ответа не будет. Но, может быть, ты, сотник, отдохнешь немного с нами и выпьешь чашу вина?
— Благодарю, господин. Вино охотно выпью за твое здоровье, но отдыхать не могу, потому что я на службе.
— Почему письмо послано с тобою, а не раб принес его, как обычно?
— Не знаю, господин. Может быть, потому, что в эту сторону меня послали также по другому делу.
— Знаю, — сказал Петроний, — против христиан.
— Да, господин.
— Давно началось преследование?
— Некоторые части посланы за Тибр еще в полдень.
Сказав это, сотник плеснул несколько капель вина из чаши в честь Марса, потом выпил ее и сказал:
— Пусть боги дадут тебе, благородный господин, все, чего ты пожелаешь.
— Возьми и эту чашу, — сказал Петроний.
Потом он дал знак певцу, чтобы тот кончил гимн Аполлону.
'Меднобородый начинает играть со мной и с Виницием, — думал он, когда снова зазвучали арфы. — Угадываю цель! Он хотел поразить меня, присылая приглашение с центурионом. Вечером будут расспрашивать сотника, как я принял его. Нет, нет! Я не потешу тебя, злая и жестокая кукла! Знаю, что обиды не забудешь, знаю, что моя гибель неминуема, но если думаешь, что я с мольбой буду заглядывать тебе в глаза, что увидишь на моем лице страх и покорность, то ошибешься'.
— Цезарь пишет: 'Приходите, если есть охота', — сказала Евника. — Ты пойдешь, господин?
