себя. Но Збышко полагал, что рыцарская честь обязывает его заплатить несколько гривен, которые он обязался выплатить, и потому, хотя сам Арнольд хотел сбавить цену, не принял ни этой уступки, ни посредничества де Лорша.
Арнольд фон Баден был человек довольно простой; главное достоинство его состояло в силе; был он глуповат, жаден до денег, но почти честен. Не было в нем свойственной меченосцам хитрости, и потому он не скрывал от Збышки, почему хочет сбавить с условленной суммы. 'До заключения договора у короля с великим магистром дело не дойдет, — говорил он, — но дойдет до обмена пленниками — и тогда ты сможешь получить дядю даром. Я же предпочитаю взять хоть что-нибудь, нежели не получить ничего, потому что кошелек у меня всегда пуст: иной раз еле хватает на три гарнца пива, а мне без пяти либо без шести бывает не по себе'. Но Збышко сердился на него за такие слова: 'Я плачу потому, что дал слово рыцаря, а меньше платить не хочу, чтобы ты знал, чего мы стоим'. В ответ на эти слова Арнольд обнимал его, а рыцари, как польские, так и меченосцы, хвалили его, говоря: 'Справедливо, что он в такие юные годы носит пояс и шпоры, потому что он умеет беречь честь и достоинство'.
Между тем король с великим магистром действительно условились об обмене пленными, причем всплыли наружу странные вещи, о которых епископы и сановники королевства впоследствии писали письма папе и к разным дворам; правда, в руках поляков было много пленников, но это были взрослые, сильные мужчины, взятые в пограничных боях и поединках. Между тем в руках меченосцев по большей части оказались женщины и дети, захваченные ради выкупа во время ночных нападений. Сам папа римский обратил на это внимание и, несмотря на всю ловкость Иоганна фон Фельде, прокуратора ордена в апостольской столице, громко выразил свой гнев и возмущение поступками меченосцев.
Что касается Мацьки, то тут были затруднения. Магистр не делал их на самом деле, но лишь старался сделать вид, что они существуют, чтобы придать вес каждой своей уступке. Поэтому меченосцы твердили, что рыцарь-христианин, воевавший с жмудинами против ордена, по справедливости должен быть приговорен к смерти. Напрасно королевские советники вновь и вновь указывали на все, что им было известно о Юранде и его дочери, а также о страшных обидах, какие допустили по отношению к ним и к рыцарям из Богданца слуги ордена. Магистр по странной случайности в своем ответе привел почти те же слова, какие когда-то сказала княгиня Александра старому рыцарю из Богданца:
— Вы стараетесь представить себя овечками, а наших волками. Между тем из четырех волков, принимавших участие в похищении дочери Юранда, ни один не остался в живых, а овечки безопасно гуляют по свету.
И это была правда; но все-таки на эту правду присутствовавший при переговорах рыцарь из Тачева ответил таким вопросом:
— Да, но разве хоть один из них убит изменнически? И разве те, которые погибли, не погибли с мечом в руках?
Магистру на это нечего было ответить; а когда он заметил, что король начинает хмуриться и сверкать глазами, он уступил, не желая доводить грозного государя до вспышки. Порешили, что каждая сторона вышлет послов для отбора пленников. Со стороны поляков были для этого назначены Зиндрам из Машковиц, желавший вблизи посмотреть на государство меченосцев, и рыцарь Повала, а с ними Збышко из Богданца.
Збышке эту услугу оказал князь Ямонт. Он просил за него короля, рассуждая, что если юноша поедет за дядей как королевский посол, то он и скорее его увидит, и вернее привезет. Король не отказал в просьбе князьку, который благодаря своей веселости, доброте и прелестному лицу был любимцем и его, и всего двора, причем никогда не просил ни о чем для самого себя. Збышко поблагодарил его от всей души, потому что теперь был уже совершенно уверен, что высвободит Мацьку из рук меченосцев.
— Многие тебе позавидуют, — сказал он Ямонту, — что ты состоишь при короле, но это справедливо, потому что ты пользуешься своей близостью к королю только на благо ближних и потому, что нет ни у кого такого сердца, как у тебя.
— При государе хорошо, — отвечал князек, — но еще больше хотел бы я на войну с меченосцами и завидую тебе, потому что ты уже с ними дрался.
И, помолчав, он прибавил:
— Комтур турунский фон Венден приехал вчера, а сегодня вечером вы поедете к нему ночевать с магистром и его свитой.
— А потом в Мальборг?
— А потом в Мальборг.
И князь Ямонт стал смеяться:
— Не далекий это будет путь, но кислый, потому что немцы ничего не Добились от короля, да и с Витольдом не будет им большой радости. Говорят, он собрал все литовское войско и идет на Жмудь.
— Если король поможет ему, это будет великая война.
— Все рыцари наши молят об этом Господа Бога. Но если даже король, жалея крови христианской, не начнет великой войны, он все-таки поможет Витольду хлебом и деньгами, да не обойдется и без того, чтобы польские рыцари не пошли к нему добровольцами.
— Непременно, — отвечал Збышко. — Но, может быть, сам орден объявит ему за это войну?
— Э, нет, — ответил князь, — пока жив нынешний магистр, этого не будет. И он был прав. Збышко уже знал магистра раньше, но теперь, по дороге в
Мальборг, почти все время вместе с Зиндрамом из Машковиц и с Повалой находясь возле него, мог лучше присмотреться к нему и лучше узнать. И вот это путешествие только укрепило его в уверенности, что великий магистр Конрад фон Юнгинген не был дурным и испорченным человеком. Он вынужден был часто поступать несправедливо, потому что весь орден меченосцев стоял на несправедливости. Он вынужден был чинить обиды, потому что весь орден основан был на обиде. Он вынужден был лгать, потому что получил ложь в удел вместе с достоинством магистра и с раннего возраста привык считать ложь только политической опытностью. Но он не был негодяем, боялся суда Божьего и, насколько мог, сдерживал гордость и заносчивость сановников ордена, нарочно старавшихся натолкнуть его на войну с королем Ягеллой. Однако он был человеком слабым. За целые века орден до такой степени привык зариться на чужую собственность, грабить, силой или хитростью отнимать соседние земли, что Конрад не только не мог сдержать эту хищную жадность, но и невольно, по инерции сам поддавался ей и старался удовлетворить ее. Давно уже миновали времена Винриха фон Книпроде, времена строгой дисциплины, которою орден приводил в изумление весь мир. Уже при предыдущем магистре, Конраде Валленроде, орден так опьянел от своего все возраставшего могущества, которого не могли ослабить временные несчастья, так опьянел от своей славы, счастья и людской крови, что связи, державшие его в силе и единстве, лопнули. Магистр, сколько мог, придерживался закона и справедливости, смягчая в особенности тяжесть железной руки ордена, угнетавшей крестьян, мещан и даже духовенство и дворянство, по ленному праву владевших землями меченосцев, так что поблизости от Мальборга кое-кто из крестьян и мещан мог похвастаться не только достатком, но и богатством. Но в более отдаленных местах самоуправство, жестокость и разнузданность комтуров попирали закон, распространяли притеснения и насилия, при помощи самовольно налагаемых податей, а то и без всякого видимого соблюдения закона, выжимали последний грош, заставляли литься слезы, а часто и кровь; таким образом все обширные земли сплошь стонали, жаловались и бедствовали. Если даже благо самого ордена указывало, как, например, на Жмуди, на необходимость придерживаться некоторой мягкости, то и это все было ни к чему при распущенности комтуров и их врожденной жестокости. И вот Конрад фон Юнгинген чувствовал себя, как возница, который, управляя разъяренными лошадьми, выпустил из рук вожжи и отдал колесницу на волю судьбы. Часто душу его охватывали дурные предчувствия, часто приходили ему в голову пророческие слова: 'Я сотворил их пчелами пользы и поставил их на пороге христианских земель, но они восстали против меня. Ибо они не заботятся о душе и не жалеют тело того народа, который обратился к католической вере и ко мне. И они сделали из этого народа рабов и, не уча его заповедям Божьим и отнимая у него Святые Дары, обрекают его на большие муки в аду, нежели если бы он оставался в язычестве. Войны ведут они, влекомые своей жадностью. И посему настанет время, когда зубы их будут сокрушены, и правая нога их охромеет, чтобы узнали они грехи свои'.
Магистр знал, что эти упреки, которые сделал меченосцам таинственный Голос в откровении святой Бригитты, были справедливы. Он понимал, что здание, построенное на чужой земле и на притеснениях других людей, поддерживаемое ложью, коварством, жестокостью, не может простоять долго. Он боялся,
