Однако на пятый год, когда во всех деревнях был установлен необычайный порядок, когда над достроенной сторожевой башней уже несколько месяцев развевалось знамя с Тупой Подковой, а Ягенка благополучно родила четвертого сына, которого назвали Юрандом, старик Мацько однажды так сказал Збышке:
— Все устраивается, и если бы Господь Бог еще одно дело устроил счастливо, я бы умер спокойно.
Збышко вопросительно взглянул на него и спросил:
— Не о войне ли с меченосцами вы говорите? Потому что чего же еще вам надо?
— Я скажу тебе то же, что говорил раньше, — отвечал Мацько, — пока магистр Конрад жив, войны не будет.
— Да разве ему вечно жить?
— Да ведь и мне не вечно, а потому я думаю о другом.
— О чем же?
— И-и… Лучше и не говорить. Пока что я собираюсь в Спыхов, а может быть, и к дворам княжеским, в Плоцк и Черск.
Збышку не особенно удивил этот ответ: за последние годы старик Мацько несколько раз ездил в Спыхов. Поэтому он только спросил:
— Долго вы там пробудете?
— Дольше, чем всегда, потому что задержусь в Плоцке.
И через неделю Мацько на самом деле уехал, взяв с собой несколько возов и хорошее оружие, 'на случай, если придется выступить на турнире'. На прощанье он объявил, что, быть может, пробудет дольше, чем обыкновенно, и действительно пробыл дольше, потому что полгода о нем не было никакой вести. Збышко начал беспокоиться и наконец отправил нарочного в Спыхов, но тот встретил Мацьку в Серадзи и вернулся с ним вместе.
Старый рыцарь вернулся какой-то мрачный, но, расспросив Збышку обо всем, что происходило во время его отсутствия, и, успокоившись, что все шло хорошо, он немного развеселился и первый заговорил о своей поездке.
— Ты знаешь, что я был в Мальборге? — сказал он.
— В Мальборге?
— А то где же!
Збышко с минуту смотрел на него удивленными глазами, потом вдруг ударил себя рукой по колену и сказал:
— Боже мой! А я совсем забыл.
— Вольно было тебе забывать, ты свои клятвы исполнил, — отвечал Мацько, — а мне не дай бог нарушить свое слово и запятнать честь. Это у нас не водится: забывать свое слово. Богом клянусь, покуда я жив — я своего не забуду.
Тут лицо Мацьки нахмурилось и стало таким грозным и злым, каким Збышко видал его только в старые годы, у Витольда и Скирвойллы, когда предстоял бой с меченосцами.
— Ну что же? — спросил Збышко. — Он от вас живым ушел?
— Никак не ушел, потому что и на поединок не вышел.
— Почему?
— Он сделан великим комтуром.
— Куно Лихтенштейн — великим комтуром?
— Э, может быть, его даже великим магистром выберут. Кто его знает? Но он уж и теперь считает себя наравне с князьями. Говорят, он всем правит и все дела ордена на нем держатся, а магистр ничего без него не предпринимает. Нетто такой выйдет на утоптанную землю? Только над тобой же смеяться станут.
— Над вами смеялись? — спросил Збышко, и глаза у него вдруг засверкали гневом.
— Смеялась в Плоцке княгиня Александра. 'Поезжай, — говорит, — и вызови римского императора. Ему, — говорит, — (т. е. Лихтенштейну), как нам известно, прислали также вызовы и Завиша Черный, и Повала, и Пашко из Бискупиц, и даже таким рыцарям он ничего не ответил, потому что не может. Дело не в том, что он трус, а в том, что он монах и занимает такое высокое положение, что ему не до таких вещей. Он, дескать, нанесет больший ущерб своей чести, если примет вызов, чем если не обратит на него внимания'. Так княгиня сказала.
— А вы что на это?
— Я очень расстроился, но сказал, что мне все равно надо ехать в Мальборг, чтобы сказать Богу и людям: 'Что было в моих силах, то я сделал'. Я просил тогда княгиню, чтобы она придумала какое-нибудь посольство и дала мне письмо в Мальборг, потому что знал, что иначе целым из этого волчьего гнезда не выберусь. А про себя я так думал: 'Он не хотел принять вызов Завиши, Повалы и Пашка. Но если я ударю его по лицу в присутствии самого магистра, всех ком-туров и гостей, да вырву ему усы и бороду, так тогда он выйдет'.
— Пошли вам Бог, — с волнением вскричал Збышко.
— Что? — спросил старый рыцарь. — Со всем можно справиться, надо только, чтобы голова была на плечах. Но тут не послал мне счастья Господь: не застал я его в Мальборге. Сказали, что он поехал к Витольду в качестве посла. Я тогда не знал, что делать: ждать его или ехать за ним вдогонку. Но так как я давно знаком с магистром и великим гардеробмейстером, то я признался им, зачем приехал. Они стали кричать, что этого и быть не может.
— Почему?
— По той же самой причине, о которой говорила в Плоцке княгиня. Да еще магистр сказал: 'Что бы ты думал обо мне, если бы я стал принимать вызов каждого польского и мазовецкого рыцаря?' Ну, он прав был, потому что тогда его давно бы уже на свете не было. Удивлялись тогда они оба с гардеробмейстером, а вечером сказали об этом за ужином. Ну, скажу я тебе — точно кто в улей дунул. А особенно гости. Их сразу несколько поднялось. 'Куно, — кричат, — не может, но мы можем'. Тогда я выбрал себе троих и хотел драться с ними по очереди, но магистр, и то после долгих просьб, позволил сразиться только с одним, фамилия которого тоже Лихтенштейн: он родственник Куно.
— Ну и что же? — вскричал Збышко.
— Ну, конечно, привез я его латы, да так они искромсаны, что и гривны за них никто не даст.
— Побойтесь бога. Так вы же исполнили клятву.
— Сначала я был рад, потому что и сам так думал. Но потом пришло мне в голову: 'Нет, это не одно и то же'. И теперь нет мне покоя: а ну как это не то же самое?
Но Збышко стал его утешать:
— Вы меня тоже знаете. Я в таких делах и к себе, и к другим строг. Но если бы это случилось со мной, я бы считал себя удовлетворенным. И я вам говорю, что величайший рыцарь в Кракове со мной согласится. Сам Завиша, — уж он знает толк в рыцарской чести, — и он, наверное, скажет то же.
— Ты думаешь? — спросил Мацько.
— Да вы посмотрите: они по всему миру славятся и тоже его вызвали, а ни один из них не сделал даже того, что вы сделали. Вы поклялись убить Лихтенштейна — и ведь убили Лихтенштейна.
— Может быть, — сказал старый рыцарь.
А Збышко, которого интересовали рыцарские дела, спросил:
— Ну, рассказывайте: молодой он был или старый? Как дело было? На конях или пешие?
— Было ему тридцать пять лет, и была у него борода по пояс. На конях. Господь мне помог, я его копье переломил, но потом дело дошло до мечей. И так, я тебе скажу, кровь у него шла изо рта, что вся борода обмокла.
— А вы сколько раз жаловались, что стареете!
— Да я как сяду на коня либо стану на землю поплотнее, так ничего. А уж в седло мне теперь в латах не вскочить.
— Да ведь и Куно против вас не устоял бы.
Старик презрительно махнул рукой в знак того, что с Куно он справился бы много легче. Потом они
