Сегодня он поссорился с Сантьяго, ушел на мостик стоять вахту, и готовил за него Жорж.
Иногда я думаю: в случае если бы в состав экспедиции мог быть включен или Жорж, или Карло, кого бы я, будь моя воля, взял с собой?
Карло — великолепный парень, и Жорж — великолепный парень. Карло трудолюбив необычайно, работает, без сомнения, больше всех на «Ра» — Жорж особенно хорош там, где можно показать себя и совершить чудеса героизма, но от будничных обязанностей непрочь отвертеться. Карло всегда гордо отклоняет помощь — Жорж радостно ее принимает. Карло ревнует к чужой занятости, он словно боится, что сосед наработает на мизинец больше, — Жорж счастлив, если ему покажется, что он соседа перехитрил.
Карло — серьезный труженик, Жорж — развеселый балагур. Но кого из двоих я все же взял бы на «Ра»?
Не знаю. Трудный выбор, и хорошо, что мне не придется его делать. Я люблю Карло Маури за то, что он такой крепкий человек, и люблю Жоржа Сориала за то, что он такой беспечный и неорганизованный человек. Для экспедиции, мне кажется, равно нужен и Карло с его непримиримостью, с его цельным и надежным характером, и Жорж, который может развлечь в любой момент, поможет шуткой и сгладит острые углы, а желающему всегда предоставит богатую почву для нравоучений и критики — есть на ком отвести душу.
Пишу это, а мимо проходит Карло, опять на корму, к своим драгоценным веревкам. Заглянул в мою тетрадку:
— Строчишь? Ну-ну, давай.
— А что?
— А вот я не могу.
— Почему?
— Не та обстановка, слишком трудно, опасно, много работы… Работу он порой себе придумывает не совсем удачно. Поднял ящики в хижине, вытащил из-под них кувшины, канистры и прочее, и ничем пустое место не заполнил. А это плохо, ведь накати волна — и корабль в момент примет несколько тонн воды, которая, безусловно, тут же уйдет, но пока вода будет уходить, «Ра» успеет чуть-чуть погрузиться; я сказал об этом, а Карло опять рассердился.
Какая муха его кусает?
Идем хорошо, курс держим безупречно, по прямой линии к Барбадосу. Кстати, еще не решено, куда попадем, какой пункт будет конечным, — я бы предпочел как раз не Барбадос, а Тринидад — но посмотрим, пока что и то, и другое для нас — шкура неубитого медведя. Однако, как бы то ни было, сегодня — 5 июня 1970 года, двадцать дней мы в океане — и хоть бы что.
Нет, не хоть бы что. Прошлой ночью Тур был разбужен странными звуками, кто-то во сне дико кричал, — «вопль ужаса», выразился Тур.
Что-то происходит — не с кораблем, не с маршрутом, — с нами…
РАССУЖДЕНИЕ ТРЕТЬЕ
касающееся эксперимента психологического, участниками которого все мы вольно или невольно являемся
Однажды вечером — это было еще на «Ра-1» — я сидел, глядел на луну и курил. Тур спросил: «Хочешь поговорить с Луной?» Я усмехнулся. «Нет, серьезно, мы сможем это сделать, когда экипаж «Аполлона» там высадится». И он рассказал, что радиовещание США предложило устроить этот рекламный сеанс, нечто вроде сенсации века: допотопная лодка и современная космическая техника на одной веревочке.
Сеанс не состоялся, но «веревочка и вправду одна.
Есть у «Ра» с космолетом общее: там и здесь — безбрежное пространство, и крошечный островок посреди него, и люди, которым надлежит на островке длительное время плечом к плечу жить и работать.
Выражение «плечом к плечу» в этих обстоятельствах имеет заведомо буквальный смысл. И звучит оно порой не так мажорно, как ожидалось бы.
Представим себе лучший, какой только можно выдумать, вариант: в межпланетное путешествие отправляется экипаж, состоящий сплошь из великолепных, идеальных парней, — есть ли гарантия, что им не станет в полете трудно друг с другом?
Нет такой гарантии.
Человек — не серийный робот. В самом прекрасном характере имеются зазубринки, которые очаровательны именно своей неповторимостью. В обычных условиях им можно только радоваться, но вот условия стали крайними, как принято говорить, экстремальными — трудно, опасно, тесно, тоскливо, — и зазубринки принимаются цепляться одна за другую, и механизм общения начинает заедать.
Здесь важна еще — продолжая аналогию — степень прижимного усилия. Отшлифованные диски превосходно скользят друг по другу, пока их не сдавишь сильней допустимого, — это наблюдал всякий, кто, например, лазил с отверткой в магнитофон. Человеческие отношения, пусть и предельно близкие, всегда предполагают дистанцию: она может быть микроскопически малой, вроде как между льдом и коньком или даже как между бритвенными лезвиями, плашмя сложенными в стопку, то есть будто бы и не ощущаемой, — но нам лишь кажется, что ее нет. И вдруг она вправду исчезает, наступает сверхсжатое состояние, — в кабине не уединишься, не спрячешься, ты весь на виду, постоянно на людях, в контакте с ними, хочешь того или не хочешь, —
А если к тому же у тебя обыкновенный, отнюдь не идеальный характер, да и у твоих товарищей тоже?..
В зарубежных фантастических романах модно описывать будни разобщенных, озлобившихся астролетчиков, в вынужденном содружестве — или «совражестве»? — мчащихся к неоткрытой звезде. Вряд ли стоит попадать в плен столь мрачных прогнозов. Но тем не менее проблема психологической совместимости существует, никуда от нее не денешься.
На практике люди знакомы с ней издавна. Она вставала в грозной своей прямоте перед поморами, зимовавшими на Груманте, перед моряками «Святого Фоки», перед исследователями Арктики и Антарктики. С ней сталкивались — и сталкиваются — работники высокогорных метеостанций, геологи, экипажи подводных лодок — все те, кто обязан исполнять свой долг в отрыве от повседневного мира.
А предметом научного изучения совместимость стала всего с десяток лет назад. И понятен энтузиазм моих друзей-психологов, провожавших меня на «Ра-1»: семь человек, папирусное судно и океан — вот это эксперимент, не было еще такого!
Словно по заказу тех же психологов, обстоятельства позаботились о том, чтобы эксперимент усложнился дополнительно. Не просто семеро, а семеро, оказавшихся вместе с л у ч а й н о, — сейчас попробую это объяснить.
В Республике Чад строится пробная папирусная лодка. Мастерят ее два брата, африканцы племени будума, Омар и Муса. Братья не знают ни одного из европейских языков, и потому общаться с ними Хейердалу затруднительно, — а тут же вьется их соплеменник, безработный плотник, он говорит по- французски, и когда мастерам настает пора ехать в Египет, Хейердал приглашает не двоих, а троих. Ни о каком плаваньи для плотника речи нет, плыть с нами должен Омар, «прораб», — но вскоре выясняется, что Омар болен, и веселый смышленый переводчик занимает его место. Так в экипаже «Ра-1» появляется Абдулла Джибрин.
Строительство «Ра» продолжается; среди многих добровольцев-помощников на стапеле трудится египтянин Жорж Сориал, приятель приятеля Тура, Бруно Вайлати. «Приятель приятеля» — да, точнее степень их знакомства с Туром не определишь. Знакомы они без году неделю. Жорж мечется на «джипе» по Каиру, достает канаты, организует закупку хлеба, следит за изготовлением паруса. Он разрывается между
