навстречу и действительно встретил пана Януша Тышкевича, воеводу киевского, который привел полторы тысячи отборного войска; с ним прибыл Кристофор Тышкевич, подсудок брашгавский, молодой пан Аксак, почти юноша еще, с хорошо вооруженным собственным гусарским полком, и много шляхты, как то: Сенюты, Полубинские, Житинские, Яловенкие, Кирдеи, Богуславские, одни с челядью, другие — без нее. Всего набралось около двух тысяч человек. Обрадованный князь пригласил воеводу к себе на квартиру; воевода не мог надивиться ее простоте и бедности. Насколько в Лубнах князь жил по-царски, настолько в походах, желая подавать пример солдатам, он не позволял себе никакой роскоши. Он остановился в одной маленькой комнате, и толстый воевода киевский еле пролез через узкую дверь — его пришлось подталкивать сзади. В комнате, кроме стола и деревянных скамей с настилкой из лошадиных шкур, не было ничего; у двери лежал сенник, на котором спал слуга. Войдя в комнату, воевода с изумлением взглянул на князя; простота эта необычайно удивила его, привыкшего к роскоши и удобствам и всегда возившего с собой ковры. Он встречал князя в Варшаве на сеймах и даже приходился ему дальним родственником, но не знал его близко; и только после разговора с ним он понял, что имеет дело с необыкновенным человеком. И старый сенатор, привыкший трепать по плечу своих товарищей-сенаторов, говоривший князю Доминику Заславскому: 'Ну, любезный!', не стеснявшийся даже в присутствии короля, не мог столь же свободно обращаться с Вишневецким, хотя последний, в благодарность за подкрепления, принял его очень любезно.

— Слава богу, мосци-воевода, что вы пришли со свежим войском, я уж тут еле дышал, — сказал князь.

— Вижу, что солдаты вашей светлости утомились не в меру, и меня это огорчает, ибо я сам пришел просить у вас помощи.

— А вам она скоро нужна?

— Медлить опасно! К нам подошли несколько десятков тысяч бродяг, а с ними Кривонос, который, как я слышал, послан против вашей светлости, но, получив сведения, что вы двинулись к Константинову, он отправился туда, осадив по дороге Махновку и производя всюду такие страшные опустошения, что и пересказать нельзя!

— Я слыхал про Кривоноса и ждал его здесь, но, видно, придется самому искать его, медлить нельзя! А много войска в Махновке?

— В замке есть две сотни немцев, но они не продержатся долго; хуже всего, что туда съехалось много шляхты с семьями, а город защищен только валом да частоколом и долго защищаться не сможет.

— Так, так, нельзя медлить, — повторял князь. — Желенский, — сказал он, обращаясь к слуге, — сбегай за полковниками.

Воевода киевский тотчас сел на скамью и засопел, поглядывая, не несут ли ужин: он был голоден, а кроме того, любил хорошо поесть.

Вдруг послышались шаги и звон оружия — вошли княжеские офицеры, черные, исхудалые, бородатые, с впавшими глазами, со следами невероятных трудов, перенесенных в походе. Они поклонились князю, гостям и ждали, что он скажет.

— Панове, лошади в стойлах? — спросил князь.

— Так точно!

— Готовы?

— Как всегда.

— Ну хорошо. Через час идем на Кривоноса.

— Гм! — пробормотал воевода киевский и с удивлением взглянул на брацлавского подсудка Кристофора.

— Понятовский и Вершул идут первыми, — продолжал князь. — За ними пойдет Барановский с драгунами, а через час артиллерия Вурцеля с пушками.

Полковники, поклонившись, ушли, и вскоре раздались звуки труб и команда 'в поход'. Воевода киевский не ожидал такой стремительности и не желал ее вовсе, так как очень устал с дороги. Он рассчитывал отдохнуть день-другой у князя и подоспеть вовремя; а между тем приходилось, не выспавшись и не поев, опять садиться на лошадь.

— Ваша светлость, — сказал он, — дойдут ли солдаты до Махновки? Путь далекий, а они, я видел, очень устали.

— Не беспокойтесь; они идут на битву, как на праздник.

— Я вижу, вижу! Они храбрые солдаты. Но и мои люди устали.

— Вы сами говорили, что медлить опасно.

— Да, но все же можно отдохнуть одну ночь. Мы идем из-под Хмельника…

— А мы, мосци-воевода, из Лубен, из Заднепровья.

— Мы весь день были в дороге.

— А мы целый месяц.

И с этими словами князь вышел, чтобы лично построить войска, а воевода, вытаращив глаза на пана Кристофора, ударил себя кулаком по колену и сказал:

— Вот я и получил, чего хотел! Ей-богу, они меня здесь уморят голодом. Вот пылки не в меру! Я пришел просить помощи, думал, что их придется долго упрашивать и что они двинутся через два-три дня, а они даже отдохнуть не дадут. Черт их дери! Стремя мне ногу натерло; видно, слуга плохо затянул ремень… Да и в брюхе пусто… Чтоб их черт побрал! Махновка Махновкой, а брюхо брюхом! Я тоже старый воин и, может быть, чаще их бывал на войне, но разве можно — тяп да ляп. Это черти, а не люди: не спят, не едят, а только дерутся! Вот Богом клянусь — они, должно быть, никогда и не едят. Вы видели, пан Кристофор, этих полковников, разве они не похожи на призраков?

— Но зато это храбрые воины! — ответил Кристофор, сам воин по призванию. — Боже мой, какой бывает беспорядок и суматоха, когда выступают другие войска, сколько беготни, возни с телегами и лошадьми, а здесь — вы слышите — кавалерия уж уходит.

— Правда! Но это ужасно! — сказал воевода.

— О, это великий полководец, великий воин! — воскликнул восторженно молодой пан Аксак.

— У вас еще молоко на губах не обсохло! — закричал воевода. — Кунктатор был тоже великий полководец! Понимаете?

— В эту минуту вошел князь.

— Панове, на коней! Едем! — сказал он. Воевода не выдержал.

— Да велите же, ваша светлость, дать мне чего-нибудь поесть, я голоден! — крикнул он со злостью.

— Ах, любезный воевода, — сказал князь, улыбаясь и обнимая его, — простите, простите, я рад вас угостить, но на войне забываешь об этом.

— А что, разве я не говорил, что они не едят? — сказал воевода, обращаясь к подсудку брацлавскому.

Но ужинали недолго, и через два часа пехота ушла из Райгорода. Войска тронулись на Винницу и Литин к Хмельнику. По дороге Вершул наткнулся в Северовке на небольшой татарский отряд и вместе с Володыевским уничтожил его и освободил несколько сот пленных, почти одних девушек. Тут уж начинался разоренный край, носивший на себе следы рук Кривоноса. Стрижовка была выжжена, жители перебиты самым страшным образом. Очевидно, несчастные оказали сопротивление, за что дикий Кривонос предал все мечу и огню. У входа в деревню, на дубе, висел сам пан Стрижовский, которого сейчас же узнали люди Тышкевича. Он висел совсем голый, на шее у него было надето ожерелье из нанизанных на веревку человеческих голов: это были головы его детей и жены. В самой деревне, выжженной дотла, с обеих сторон дороги стояли так называемые 'казацкие свечи', т. е. люди, привязанные к жердям, вбитым в землю, окрученные соломой, облитые смолой и зажженные сверху. У многих обгорели только руки, должно быть, дождь прекратил их муки; но трупы эти были ужасны с искаженными лицами и вытянутыми к небу, обугленными руками; трупы издавали зловоние; а над ними кружились стаи ворон и галок, с криком перелетавших при приближении войска с одного столба на другой; промелькнуло несколько волков, убежавших в лес. Войска прошли молча эту страшную аллею и сосчитали 'свечи' — их было более трехсот. Только миновав эту несчастную деревню, они вдохнули свежий воздух полей. Следы опустошения виднелись и дальше. Была первая половина июля, хлеб почти созрел, но все нивы были или вытоптаны, или выжжены,

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату